Вряд ли корректно выводить происхождение Английской революции из уступок, сделанных Карлом I при подписании договора в Сен-Жермен-ан-Лэ, как это, по сути, делает Эндрюс. Безусловно, можно понять горечь англосаксонских авторов по поводу того, что король легко отдал французам «колонии, которые более века спустя Англия снова была вынуждена завоевывать с необъятными расходами денег и сил».[405] Однако нам представляется более взвешенной точка зрения Э.П. Ньютона, который, говоря о передаче французам Квебека и Пор-Руайяля в 1632 г., отметил, что «со стороны широких слоев общества» было проявлено «мало заинтересованности» к этому событию; «лишь Кёрки и их компаньоны громко возмущались несправедливостью». Как пишет Ньютон, «на самом деле для Англии было невозможно сохранить свои завоевания без опасности нового разрыва с Францией, которого Карл ни в коем случае не желал. Плохо продуманная и плохо проводимая внешняя политика поставила Англию в худшую позицию, в которой она была вынуждена столкнуться с соперничеством других колониальных держав».[406] Действительно, возвращение Канады французам не вызвало сколько-нибудь серьезной отрицательной реакции в Англии. Здесь на периферийном направлении колониальной экспансии решающее слово принадлежало правительству, которое легко принесло интересы небольшой группы колонизаторов в жертву своим собственным интересам.

Исходя из этого, нам представляется, что считать англо-французскую войну 1627-1629 гг. «коммерческой и колониальной», как это делает М. Сейвелл, все же нельзя. Эта война была вызвана сугубо европейскими и к тому же весьма субъективными причинами. Коммерческие и колониальные проблемы были привнесены в нее в определенной степени случайно, став для Карла I неожиданной помехой, а никак не важным достижением. То же самое можно сказать и о французской стороне.

В то же время следует отметить, что договор в Сен-Жермен-ан-Лэ был первым англо-французским соглашением, где затрагивались не только европейские, но и североамериканские сюжеты, причем, что особенно важно, последние рассматривались наравне с первыми. Кроме того, вернув французам их заокеанские владения, англичане или, по крайней мере, английское правительство, тем самым официально признало за Францией (насколько искренне — это другой вопрос) права на земли Атлантической Канады и долины реки Св. Лаврентия. Это было сделано, не взирая на то, что значительная часть этих территорий формально (в соответствии с положениями ряда хартий и патентов) входила в состав английских колоний и/или фигурировала среди территорий, на которые англичане претендовали по праву открытия.

* * *

Несмотря на то что события, рассмотренные нами в данном разделе, были достаточно слабо связаны друг с другом и происходили на фоне принципиально различной ситуации в англо-французских отношениях, они, несомненно, имеют ряд общих черт. В обоих случаях (рейд Арголла и нападение Кёрков) в качестве агрессора выступали подданные английского короля. Также в обоих случаях это были предприятия частных лиц, которые действовали, опираясь на более или менее явную поддержку представителей официальных властей различных уровней (или просто выполняли их приказы). При этом само лондонское правительство независимо от того, было ли оно изначально в курсе ситуации или нет, всегда вставало на защиту своих подданных, оправдывая их действия, но при этом не желало идти дальше дипломатических демаршей и заботилось прежде всего о своей собственной выгоде.

Французская исследовательница Э. Марьентра отметила, что «во прем я этих первых столкновений с французскими поселенцами интересы колонистов [английских. — Ю. А.] и лондонских торговцев совпадали».[407] На наш взгляд, данное утверждение требует одного очень существенного уточнения — определенная заинтересованность в борьбе против французского присутствия на Североамериканском континенте имелась в то время лишь у небольшой группы английских купцов и судовладельцев и у нескольких представителей еще только формирующейся колониальной верхушки.

Французские колонисты, подвергшиеся внезапному нападению противника, располагавшего превосходящими силами, в обоих случаях не могли оказать серьезного сопротивления (правда, следует помнить, что помимо всего прочего французские поселения действительно были еще очень слабы). Позиция же официального Парижа по отношению к действиям Арголла весьма существенно отличалась от той, которую он занял в деле с Кёрками. Если в первом случае французское правительство действовало весьма вяло, демонстрируя очень слабую заинтересованность в защите своих подданных и их интересов в Акадии (о своих интересах, оно, видимо, вообще не задумывалось), то во втором, — наоборот, проявило большую активность, добившись за столом переговоров возвращения того, что было потеряно в ходе военных действий, руководствуясь при этом не столько интересами подданных, сколько собственными политическими расчетами и соображениями престижа. Такое различие было непосредственно связано с особенностями развития французского абсолютизма и спецификой его колониальной политики, которые мы уже отмечали в первом разделе (и более подробно рассматривали в других работах[408]). Можно сказать, что именно это различие в позиции французских властей в конечном итоге и определило развязку обоих конфликтов (позиция английского правительства и в первом и во втором случаях была примерно одинаковой).

Конечно, в первые десятилетия XVII в. зарождающиеся американские колонии являлись и для английского, и для французского правительства проблемами третьестепенной важности и практически не влияли на отношения Лондона и Парижа (кстати, в целом рассматривавших тогда друг друга чаще как союзников и партнеров, а не как противников). В то же время большую роль в рассматриваемых нами сюжетах играли субъективные факторы. Тем не менее именно с событий 1613-1632 гг. колониальные проблемы и колониальные конфликты попадают в орбиту англо-французских межгосударственных отношений, где сначала эпизодически, а затем постоянно они будут фигурировать последующие сто тридцать лет.

В истории отношений англичан и французов в Северной Америке (да и англо-французских отношений в целом) временной отрезок с начала 30-х — до конца 50-х годов XVII в. характеризовался определенной неустойчивостью. В последнее десятилетие правления Ришелье и Карла I, а затем при Мазарини и Кромвеле Лондон и Париж не раз меняли свою позицию и по отношению друг к другу, и по отношению к своим заморским владениям, в которых в это время также происходили весьма важные изменения. В то же время применительно к сюжету нашего исследования эти два с лишним десятилетия отличаются определенным внутренним единством и могут быть рассмотрены в рамках одного раздела.