ним немцы и поляки будто бы действительно имели намерение перебить и уничтожить в поле всех князей и бояр, тогда как отважный герой никогда и в мыслях не имел такого злодейства.[246]

В это время Димитрий получил приятное известие, что его невеста находится в пути из Польши в Россию. Поэтому он послал ей за рубеж 15000 рублей на расходы, а также написал смоленскому дворянству (Ritterschaft), поскольку Смоленск — первая крепость от польской границы, чтобы они приготовились подобающим образом принять его невесту со всеми, кто едет с ней, угостили их по-царски и проводили в Дорогобуж. Дорогобужцам надлежит сделать то же самое, точно так же как и жителям Вязьмы, Царево-Займища и Можайска. И все должны следить, чтобы ни у кого ни в чем не было недостатка, и каждого из этих гостей принимать с таким же почтением и уважением, как если бы приехал он сам собственной персоной. От границы до Смоленска и до московского Кремля починили все дороги и пути, через самые малые канавы перекинули мостки, а улицы подметали до такой чистоты, какую не во всяком доме и дворе найдешь.

Невеста праздновала свою Пасху с отцом, братьями, другими бывшими с ней родственниками и со всей свитой в замке Можайск, в 18 милях от Москвы. Димитрий ночью тайно уехал из Москвы с немногими людьми и появился среди своих милых гостей раньше, чем они его заметили. Он пробыл у них целых два дня, потом вернулся обратно и подготовил все, что было нужно для въезда.

На четвертый день после нашей светлой Пасхи, — а это было 24 апреля, — в Москву заранее приехал отец невесты, господин воевода Сандомирский, с небольшим сопровождением и был торжественно встречен князьями и боярами, а также стрельцами.

На восьмой день после этого, в день св. Филиппа и Якова, 1 мая, прибыла царская невеста, Марина Юрьевна. Царь послал ей навстречу всех своих придворных, князей, бояр, немцев, поляков, казаков, татар и стрельцов — около 100000 человек, великолепно одетых и разукрашенных. А сам, переодетый, в сопровождении еще двух всадников скакал на коне взад и вперед, расставляя народ направо и налево по своему усмотрению, а потом вернулся в Кремль. Он выслал невесте 12 верховых коней в дорогих попонах, а также седла, покрытые шкурами рысей и леопардов, с серебряными позолоченными стременами и оголовье с золотыми мундштуками. К каждой лошади был приставлен нарядно одетый московит, который должен был ее вести. Была выслана вперед и большая московская карета, обитая внутри красным бархатом. Подушки в ней были из золотой парчи, вышитой жемчугом. В карету были впряжены 12 белоснежных лошадей, а 12 верховых коней вели перед каретой. Князю Мстиславскому было велено в поле от имени царя произнести приветствие и принять невесту с ее братьями, зятем и всей свитой (comitat), и он с усердием выполнил поручение царя, после чего он приказал подвести к невесте упомянутые 12 верховых коней и карету с 12 белыми лошадьми и обратился к ней с просьбой не отвергать подарка, посланного любезным ее женихом, всемилостивейшим царем и государем, и соблаговолить пересесть из своей кареты в присланную и поданную ей карету любезного ее жениха. Когда она встала для этого, знатнейшие вельможи подняли ее с большим почтением на руки и перенесли в царскую карету.

Впереди шли 300 гайдуков, которых она привела с собой из Польши, со своими дудами и барабанами. За ними следовали в полном вооружении старые польские конники Димитрия, служившие ему раньше в походах, в каждом ряду по 10 человек с барабанами и литаврами, за ними 12 верховых коней, высланных невесте, после них ехала царская невеста, по обеим сторонам кареты ехала конная сотня копейщиков, а 200 немецких алебардников шли пешком рядом с ее каретой.

За каретой ехали на конях московские знатные вельможи с братьями и с зятьями невесты. Затем следовали приведенные невестой из Польши верховые лошади, украшенные с большой пышностью, которых вели по двое верховых, затем карета невесты, в которой она приехала из Польши в Россию. В нее были запряжены восемь серых в яблоках лошадей с выкрашенными в красный цвет гривами и хвостами. За этой каретой ехала гофмейстерина, госпожа Казановская, в своем собственном возке, запряженном 6 красивыми рыжими конями. После нее везли всех женщин в 13 каретах. Затем следовала прибывшая из Польши конница в полном вооружении с трубами, литаврами и дудами, за ними русская конница со своими набатами (Nabathen) больших размеров, чем другие барабаны или литавры, а за ними польские полковые фуры, повозки и весь обоз. У передних, а также у средних и у 3-х городских ворот стояли московские музыканты, которые своими трубами и барабанами производили много неблагозвучного шума.

Буря и ветер. Между Никитскими воротами и воротами у Львиного моста при въезде царской невесты поднялся такой же ужасный вихрь, как и при въезде Димитрия (о чем можно прочесть выше), что многими было истолковано как malum omen[247].

В тот день многие московиты были опечалены тем, что у них появилось столько иноземных гостей, дивились закованным в латы конникам и спрашивали живших у них в стране немцев, есть ли в их стране такой обычай приезжать на свадьбу в полном вооружении и в латах. Они начали подозревать в этом опасность, особенно когда увидели, как из польских полковых фур вместе с другими вещами выносят по 5, по 6 и больше ружей.[248]

Старый Шуйский и многие другие бояре уже давно распускали слух, что этот Димитрий не истинный Димитрий. А когда “господин Omnis” увидел еще и то, что Димитрий собирается породниться с поляками, что он жалует немцев и отдает им предпочтение и что поляки приехали так прекрасно вооруженные, у многих еще более усилились подозрения, посеянные Шуйским. Они стали жаловаться друг другу на свое положение, на то, как неудачна оказалась для них эта смена правителя, на то, что раньше они имели такого доброго государя и при нем такой прочный мир и т. д., а теперь, при этом правителе, все внушает опасения и кажется странным, и еще на то, что этот польский царь со своими поляками и немцами перебьет все московитские войска, и этого не миновать.

Вторичное предательство Шуйского. Когда эти горькие жалобы русских дошли до старого Шуйского (того самого, которого Димитрий прошлой осенью за его предательство клал на плаху, чтобы казнить, но на свою собственную погибель помиловал), он созвал тайно к себе на свой