Петя подвинул аппарат ко мне и положил передо мной на стол бумажку с номером телефона.

— Звони, — сказал он, — это его рабочий. Я некоторое время поколебалась, потом набрала номер. Мне ответил женский голос.

— Здравствуйте, — сказала я в трубку, — а Михея можно?

— Одну минуточку. А кто спрашивает?

— Из гостиницы, — ответила я, немного поколебавшись.

Женщина на том конце провода зажала трубку рукой и крикнула куда-то:

— Опороса кликните, его к телефону. Из гостиницы.

— Одну минуточку, — повторила она уже мне, — сейчас он подойдет.

Я поблагодарила ее и стала ждать. В трубке шуршало, потом послышались шаги, и кто-то взял трубку.

— Опорос слушает, — сказал мне прямо в ухо глухой, безжизненный, лишенный всяких модуляций голос. Голос робота. Или призрака. Теперь голос обрел имя, отчество и фамилию — Опорос Михей Николаевич. Хоть я готовилась внутренне, мне все равно стало не по себе. И стоило большого труда собраться и продолжить разговор.

— Ой, Михей Николаевич, простите, позже позвоню, — пискнула я и бросила трубку.

— Ну что? — Петя все это время не сводил с меня глаз.

— Это он. Гад, — не удержавшись, прошипела я.

— Что будем делать? — спросил Петя; видно было, что он немножко растерялся.

— Работать, — вздохнула я. — Как теперь к нему подбираться? Мигулько вызвать, что ли?

— А ты думаешь, я не справлюсь?

Я вздохнула.

— Петя, жена Бурова была, говорят, очень общительной и принципиальной. За это, я думаю, и поплатилась. Самое простое, что напрашивается, — это то, что она узнала кое-что, а огласка была кому-то нежелательна. Но неужели она при своей общительности никому об этом не рассказала?

— Послушай, а если исполнитель — Михей, может, она узнала, что он подключается к телефонам гостиницы?

— И что? Нет, это ерунда. Каким бы Михей ни был, это не повод для убийства. Есть что-то более серьезное.

— И все равно, — Петя упрямо наклонил стриженую ежиком голову, — я бы проверил, где был этот Михей в интересующее нас время.

— Ты имеешь в виду смерть Буровой или смерть Климановой? Не забывай, что когда мы находились в квартире у Климановой, он звонил туда из Коробицина.

— Да, — погрустнел Петя, — это точно. Но тогда получается, что он связан с кем-то в Питере.

— Почему ты так считаешь?

— Ну, не может быть таких совпадений. Климанова умирает, и он ей звонит в квартиру. Буров приезжает из Коробицина, и его убивают. Ты расследуешь эти дела, — и тебе звонит Михей.

— Может, нам улыбнется еще одно совпадение, — задумчиво сказала я. — Пойдем после обеда позвоним в Питер. Может, нам Гена Федорчук что-то скажет.

— Я на всякий случай запросил здешнее адресное бюро, — скромно признался Петя, — всю съемочную группу проверил. Никто из них в городе не зарегистрирован.

— Я тоже об этом думала, — сказала я, — и Костю Мигулько попросила кое-что для меня выяснить. Потом скажу.

Обед был потрясающим. И опровергал мои наблюдения о том, что чем дороже место, тем хуже кухня.

Уходя, мы кинули прощальный взгляд на портрет гвардейца. Его мужественное и благородное лицо просто притягивало. Да, в такого человека можно влюбиться. И все бросить ради него — и двор, и знатного мужа… Казалось, что графиня со своего портрета смотрит на него влюбленными глазами.

За десертом мы пошли на почту. Гена Федорчук по телефону подтвердил, что насколько возможно судить по фотоснимкам следов машины, присланным мною, они оставлены тем же протектором, что и следы возле парадной, где нашли труп Бурова.

— Ну что, ребята, чем дальше в лес, тем больше дров? — спросил он. — У вас там действие вовсю разворачивается?

— Ох, не спрашивай. Ты не знаешь, Мигулько для меня сведения запросил?

— Не знаю, я его сегодня не видел.

— Ген, передай ему номер факса ОВД, пусть, если что, туда скинет.

Распрощавшись с Федорчуком, я спросила у Пети, какие будут предложения. Он подумал и высказал самое простое и в то же время самое умное предложение: пойти в милицию и поспрашивать про Михея там.

Из Пети определенно выйдет толк, подумала я, когда оперативники услышали фамилию Михея и заулыбались.

— Местная достопримечательность, — сказали они. — Кто ж не знает Опороса!

И рассказали, что оказывается, Михей Николаевич известен в Коробицине тем, что у него рак горла, в гортань ему вставлен какой-то хитроумный протез, поэтому говорит он так, что с непривычки, услышав его, можно коньки отбросить.

— Такой механический голос. Как у робота.

— Но это еще не все, — добавил второй оперативник. — Михеюшка у нас городской сумасшедший.

— То есть? — не поняла я.

— Ну, псих он. Невменяемый.

— А как же он работает? — удивился Петя.

— Ну, он же не в милиции работает. А куда ж его девать?

— Но все-таки, работает на телефонной станции, на стратегическом объекте…

— Это у вас в Питере стратегический объект, а у нас — работает, и хорошо.

Что ж ему, попрошайничать, что ли?

— Говорите, что он псих. А убийство он. может совершить?

Оперативники дружно рассмеялись.

— Михей? Нет. Он безобидный совершенно, — сказал один, но второй его поправил:

— Да нет, не такой уж он безобидный. Ты что, не помнишь, за что его первый раз привлекали?

— А, кстати, за что? — заинтересовались и мы.

— О, это целая история. Михеюшка на станции подключался к телефонам одиноких женщин и своим ангельским голоском, через трубочку в горле, им сипел:

«Тебя никто не любит, ты должна умереть». Во как!

Я почувствовала себя совершенной идиоткой.

Вот мы нашли маньяка, который развлекается телефонным хулиганством. И что дальше? Конечно, надо еще посмотреть на него, но опера уверяют, что он не убийца. А кто же тогда убийца?

— А когда это было? — догадалась спросить я.

— Что именно? Когда Михей по телефону женщин пугал?

Опера переглянулись.

— Лет пятнадцать назад, — неуверенно сказал один.

— Нет, лет тринадцать. Я тогда первый год работал.

— Ничего не понимаю, — сказала я сначала про себя, а потом вслух. — Как он мог говорить фразу из фильма, когда фильма еще не было. И даже книга не была еще написана.

— Какой фильм? — спросил один из оперов.