— Почему?!

Она насмешливо улыбнулась:

— Наверное, опасался, что я подниму бунт в отдельно взятой деревне.

Софья Августовна качнула головой, прогоняя неприятные воспоминания, и поинтересовалась:

— А дом… он еще стоит?

Я замялась, подыскивая слова, но она выручила меня и сама ответила на свой вопрос:

— Одни стены, наверное, остались. Или и стен уже тоже нет?

— Стены остались.

Она вздохнула:

— Неудивительно. Раньше ведь строили на совесть. А парк цел? Не вырубили?

— Зарос сильно.

Софья Августовна грустно кивнула, а я, стараясь отвлечь ее от печальных мыслей, оживленно затараторила:

— В деревне вашу семью до сих пор помнят. И все, как один, добрым словом отзываются. Говорят, много хорошего делали. Особенно тепло вспоминают вашу матушку.

Софья Августовна улыбнулась:

— В моих детских воспоминаниях мать тоже осталась молодой, красивой и очень доброй. Это и не удивительно, ребенку его мать всегда кажется самой красивой и доброй. Но чтоб бывшие дворовые… Вы меня, признаться, удивили. Но все равно спасибо.

Она помолчала немного и произнесла:

— Но вы, как я понимаю, не затем ко мне пришли, чтобы о бывшей усадьбе рассказывать. У вас ведь ко мне дело?

— Я пишу книгу о картине Веласкеса «Христос в терновом венце». Пытаюсь проследить судьбу этой картины после того, как ее привезли из Италии в Россию. Потому и ездила в Павловку. Хотела своими глазами увидеть это место. Ведь до восемнадцатого года ею владела ваша семья?

Взгляд Софьи Августовны затуманился.

— Мать. Мой отец подарил ее ей. Он очень дорожил картиной, и это было выражением его чувства к ней и ко мне.

— А к вашему отцу она как попала?

Софья Августовна недоуменно взглянула на меня и с гордостью сказала:

— Она всегда принадлежала ему.

Опасаясь нечаянной встречи с Еленой, в Зубовку я отправилась во второй половине дня. К поискам картины эта поездка отношения не имела, и, если бы дело не касалось Герасима, я бы, конечно, и пальцем не шевельнула, чтобы разобраться во всей этой нехорошей истории. Ни Елена, ни Лиза сами по себе меня ничуть не интересовали, но, к сожалению, здесь был замешан мой друг. И хотя очень многое мне было непонятно, сомнений в том, что приятель каким-то образом причастен к случившейся у Фризенов трагедии, у меня не оставалось. Конечно, пока что он лежал в больнице и считался потерпевшим, однако я испытывала сильные опасения, как бы в один момент он вдруг из жертвы не превратился в главного подозреваемого. Как ни крути, но неспроста же его прутом в живот пырнули.

Проехав для начала деревню Зубовка из конца в конец, я пришла к выводу, что она большая, бестолково построенная и нищая. Состоятельные господа только-только начали осваивать это место, и солидные особняки с черепичными крышами можно было по пальцам пересчитать. На фоне старых бревенчатых изб и покосившихся заборов эти строения казались инородными телами, невесть как попавшими сюда. Что касается дома Фризена, он был настолько роскошен, что казался и вовсе неуместным среди всеобщего убожества.

К владениям господина Фризена я шла пешком, благоразумно оставив машину на соседней улице. Остановившись перед воротами, я принялась разглядывать сквозь ажурное плетение чугунных узоров яркие клумбы, ухоженные лужайки, деревья и видимую часть скрытого зеленью особняка.

— Недурно, — пробормотала я.

Территория «усадьбы», как ее недавно обозвала, иначе и не скажешь, Люся, выглядела пустынно. Ни людских голосов, ни посторонних звуков до меня не доносилось, только шелест листвы да чириканье птиц. Однако меня почему-то не покидала уверенность, что долго скучать в одиночестве не придется. И я не ошиблась. Прошло всего несколько минут, как из-за дома вынырнул крепкого вида молодой человек в камуфляжной форме и по мощенной брусчаткой дороге бегом направился в мою сторону.

— Это частное владение. Здесь стоять нельзя! — еще издали закричал он.

Я такую неуклюжую попытку завязать беседу просто проигнорировала. Не перекликаться же мне с ним через ограду. Набравшись терпения, я дождалась, когда он подойдет поближе, и сладко-сладко ему улыбнулась. От подобных улыбок за версту веет скудоумием, но для налаживания контактов с сильным полом они бывают исключительно полезны, поэтому я и держу их в своем арсенале. К сожалению, в этом случае проверенная уловка не сработала. Цербер, несмотря на типичную внешность бабника, остался равнодушным к моим чарам.

— Отойдите. Здесь посторонним находиться нельзя! — уже с явной угрозой в голосе рявкнул он.

Я невозмутимо улыбнулась еще раз, правда более сдержанно, и произнесла:

— Добрый день! Я журналистка и хотела бы взять интервью.

— Никаких интервью.

— Простите?

— Я сказал, вали отсюда, пока цела! — свирепо пролаял он.

Намерения его не оставляли сомнений, и я благоразумно перешла на другую сторону дороги. Парень смерил меня неприязненным взглядом, и, видимо, придя к выводу, что теперь я опасности больше не представляю, развернулся и ушел в дом.

— Здорово он тебя! — подал голос сидящий на лавке под забором мужичонка. Его помятое пропитое лицо вызывало тихую жалость, а накинутый на голые плечи пиджак и сапоги на босу ногу наводили на мысль о стесненных материальных обстоятельствах.

— Думаешь, это было здорово? — засомневалась я.

— А то! Такую кралю ради хозяйского добра отлаял! Не каждый на такое способен, — одобрительно прохрипел он севшим от беспрерывной пьянки голосом.

— А что это он такой сердитый? — поинтересовалась я, устраиваясь рядом с ним на скамейке.

— Так надоели вы ему.

— Ты это про кого? — опешила я.

— Как — про кого? Про вашу братию! Про журналистов! Ездите и ездите сюда. Дня не проходит, чтоб кто не заявился. Лезут с камерами, все вопросы норовят задавать. Вот Аркаша и озверел.

— Правильно, ездят! Работа у людей такая — новости искать! А ему-то чего злиться? Убудет у него, что ли, если расскажет, как хозяина убили? И потом… на этом ведь неплохо заработать можно.

Я покосилась на своего собеседника. При упоминании о деньгах он явно занервничал.

— Аркаше откровенничать нельзя: работу потерять может, — рассудительно заметил он и маетно вздохнул.

Я терпеливо ждала того, что, по моим расчетам, вот-вот должно было последовать дальше.

— Вот если б кто со мной догадался поговорить… Я не Аркаша, мне опасаться нечего.

— Что толку с тобой разговаривать! Ты ж не очевидец.

— А ты попробуй! — оживился мужичонка.