— Как когда. Иногда в восемь, чаще позже. И тогда я, бывает, ее за день ни разу не вижу. Мы с напарником к тому времени работу заканчиваем и уходим, — сказал он и вдруг подозрительно спросил:

— А почему все эти вопросы вы не задаете самой Елене Анатольевне?

— Если я буду ее дергать по всяким пустякам, ей это не понравится, — небрежно бросила я, словно речь действительно шла о ерунде.

— Да, наверное, — неуверенно согласился парень и вдруг заторопился:

— Извините, но мне пора идти.

— Но вы так и не поели!

— У меня перерыв всего тридцать минут. Опаздывать не рекомендуется, — через силу улыбнулся он, вскочил и, не оглядываясь, пошел к выходу.

Парень ушел, а я осталась. Посидев еще минут пятнадцать и выпив две чашки кофе с рогаликом, я покинула кафе и неспешно побрела назад. Полученные ответы внесли некоторую ясность в историю с Лизой. Охранник сказал, что в квартиру отца в тот день она не заходила, и не поверить ему оснований не было. А вот с милейшей Еленой Анатольевной все оказывалось не так просто. Приди ей в голову мысль остаться в один из дней дома, сутки безвылазно просидеть в квартире и выйти из нее только на следующее утро, никто и не догадается об этом маленьком трюке. Дневные охранники решат, что она уехала как всегда, а ночные подумают, что она вышла позже обычного. Забавно.

Размышляя над этим, я продолжала внимательно смотреть по сторонам, и потому проход между забором детского сада и глухой стеной соседнего офисного здания не остался мной не замеченным. Тем более что этот детский сад меня заинтересовал. Я очень нуждалась в показаниях очевидцев, а более приметливых свидетелей, чем дети, на свете не существует. Любопытные от природы, не обремененные повседневными житейскими заботами, напрочь отбивающими у взрослых интерес к жизни, они все видят, все подмечают, и до всего им есть дело.

«Давно нужно было сюда прийти. Чего тянула?» — отругала я себя и, без долгих раздумий свернув с тротуара на утоптанную тропинку, двинулась вглубь квартала. Тропинка сначала привела к бетонному забору, потом свернула влево, обогнула территорию детского сада и снова побежала вперед. Теперь с одной стороны от меня возвышались бетонные плиты, с другой тянулся забор из «рабицы», из-за которого доносились звонкие детские голоса. Особняк теперь маячил впереди.

Дорожка привела меня на задний двор. Совсем крошечный, вымощенный тротуарной плиткой, с полоской подстриженной травы вдоль забора и матовыми фонарями по периметру, этот аккуратненький дворик вызывал зависть своей буржуазной благоустроенностью и чистотой. Если что и портило впечатление, так это синие пластиковые бочки у забора, видимо оставшиеся здесь со времен последнего ремонта.

«Непорядок», — покачала я головой, с неодобрением глядя на инородные предметы, так не вяжущиеся с общим благостным видом. И вообще.

Одна бочка хотя бы стояла, а другая так и вовсе лежала на боку. Перевернули ее, судя по круглой проплешине на траве, совсем недавно. Пятно зияло влажным черноземом и зарасти еще не успело.

Осудив российскую безалаберность, я направилась в сторону детского сада. Судя по количеству детей, снующих по его территории, на прогулку одновременно вывели всех воспитанников. Каждый из них мог оказаться моим потенциальным помощником, но находились они, к сожалению, слишком далеко от меня. Ни поговорить, ни даже просто привлечь их внимание к себе возможности не было.

— Тоже в окно лезть будешь? — вдруг раздалось из кустов.

Вздрогнув от неожиданности, я обернулась на голос. Припав лицами к металлической сетке, из-за забора на меня с любопытством глядели две девчушки. Маленькие, лет пяти, и очень похожие друг на друга.

— А вы что здесь делаете? — притворно нахмурилась я.

Моя напускная строгость их не обманула и даже, как мне показалось, позабавила. Они понимающе переглянулись и разом заулыбались.

— Нас на прогулку выпустили. Когда мы с сестрой не спим и не кушаем, то всегда гуляем, — снисходительно пояснила та, что выглядела покрепче.

— Раз выпустили, значит, нужно играть, а не по кустам лазать, — попеняла я.

— Там не интересно, — сказала девочка, не удостоив снующих по детской площадке воспитанников даже взглядом.

— Так ты полезешь в окно? — вернулась к интересующей их теме другая сестра.

— Это еще зачем? В окно никто не лазит. Для этого двери существуют.

— Неправда. Тетенька лазила. Мы ее сами видели, — возразила она.

— И еще дяденька, — добавила другая и хихикнула.

— Шутите? Разве туда можно забраться? Вон как высоко! — кивнула я в сторону окон, которые действительно располагались значительно выше человеческого роста.

Девочки переглянулись и дружно захихикали над моей глупостью. Потом старшая снисходительно подсказала:

— Бочку нужно подставить.

— И тогда достанешь?

Они дружно кивнули.

— А в какое нужно лезть? В это? — Я наугад ткнула пальцем в сторону ближайшего окна.

— Нет! — хором сказали девочки.

— В большое. — Старшая уверенно показала на окно в торце здания, сквозь широкие квадраты оконных переплетов которого хорошо просматривались зеленые листья растений.

— А вы ничего не придумываете?

Девочки снова переглянулись и загадочно заулыбались.

— Так вы меня обманываете! — обиделась я.

По детской наивности они сразу попались на эту нехитрую уловку, разволновались и наперебой стали убеждать меня в своей правоте.

— Правда, правда! Так было! Мы видели!

— Мы здесь играли в кустах, а она прибежала!

— На бочку запрыгнула и полезла в окно.

— Точно? А когда это случилось?

— Давно уже, — махнула рукой одна.

— Наверное, пять дней назад, — уточнила другая.

— Или десять! — рассмеялась ее сестра, радуясь новой игре.

— Значит, вы не помните, — подвела я итог.

От Спасосвятительного переулка до Маросейки — рукой подать, даже за пределы Садового кольца выезжать не нужно. Маросейка — улица старинная, застраиваться начала еще в семнадцатом веке. Первыми здесь стали селиться украинцы, или, как их тогда официально называли, малороссы. Отсюда название и самой улицы — Маросейка. Кроме украинцев здесь жили иностранцы, позже выселенные в Немецкую слободу, а в восемнадцатом веке это место облюбовали торговцы-армяне. Не обходили своим вниманием эти места и русские дворяне, охотно селясь в непосредственной близости от Кремля. По утверждению специалистов академии, Московский особняк Мансдорфа находился именно на Маросейке, и, пока тотальная реконструкция не коснулась этого уголка старой Москвы, существовал вполне реальный шанс найти нужный мне дом.

Он действительно стоял на прежнем месте и даже выглядел вполне прилично. Пройдя сквозь кованые ворота с широко распахнутыми ажурными створками, я оказалась в уютном дворе. Самой себе было неловко сознаваться, но явилась я туда с единственной целью — разыскать следы дочери Августа Мансдорфа. Той самой, к рождению которой барон отнесся с такой прохладой. Старушка из Павловки утверждала, что до шестьдесят первого года она точно обитала в своем бывшем московском доме. Мол, сама рассказывала, когда приезжала навестить родные места. Но мне требовалось просто фантастическое везение. Начнем с того, что старушка могла и напутать все, и после семнадцатого года наследница барона здесь никогда не появлялась. Другая проблема заключалась в том, что жительница Павловки называла бывшую хозяйку просто «барышней». И как прикажете о ней расспрашивать? Кого искать? Баронессу Мансдорф? А если она вышла замуж и сменила фамилию? Разыскивать ее как дочь бывшего владельца этого дома? Вряд ли кто-то из нынешних жильцов помнит старого барона.