– Я ничего не сделаю для этой женщины. И не просите. Как она посмела столь непочтительно отзываться о вас?

Видегунд не присутствовал во время обличений матери Тьерри, и Эмма не знала, кто ему поведал о том происшествии, но, когда она спросила юношу его мнение о смерти Тьерри, он лишь отмахнулся.

– Оборотень ли, зверь или человек – какое это теперь имеет значение? Возможно, правы те, кто считает, что это дело рук людей вне закона. Пару раз я видел их стоянки, и, думаю, негоже вам бродить в одиночку по лесу.

Он склонялся, почесывал за ухом Далу, глядел прямо перед собой застывшим взглядом. Эмма не могла понять, кого в такие минуты напоминает ей юноша. Словно чье-то другое лицо угадывала она в тонких чертах, словно не могла припомнить забытый сон. И еще замечала, что он притягивает ее. Как притягивает и завораживает красота. Она ощущала умиротворение, находясь рядом с Видегундом. Порой ей казалось верхом легкомыслия, почти предательством, что после гибели Тьерри, чувства к которому только стали просыпаться в ее душе, она так скоро утешилась в обществе прекрасного Видегунда. Но ее истосковавшееся в одиночестве сердце, разбуженное нежностью Тьерри, так жаждало любви. А может, просто ее снедало задетое женское тщеславие, когда она замечала, что, несмотря на все восхищение, Видегунд глядит на нее не иначе как на прекрасный образ, на недосягаемую мечту, к которой, однако, он не имел ни малейшего желания прикоснуться.

«Я ведь живая. Обними же меня, дай мне успокоение и забытье!»

Однажды Видегунд спросил, что значил для нее погибший Тьерри. И Эмма неожиданно расплакалась. В том однообразии дней, в котором протекала ее жизнь, Тьерри вносил живую струю радости и надежды. И она не ожидала, что ей будет так не хватать его веселья, дерзости, любви…

Видегунд пытался успокоить ее, как мог. Даже сказал, что ей не стоит более бояться оборотня, ибо он не появлялся часто, не более одного раза в несколько лет. Но тем не менее попросил, чтобы она не уходила одна в лес, что он готов наведываться в Белый Колодец почти ежедневно и, если ей угодно, согласен сопровождать ее, когда ей заблагорассудится. Но окончательно поселиться среди людей наотрез отказался. Дикий Видегунд так и не мог приручиться до конца. Но, казалось, его дикость закономерна – он так отличался от остальных жителей долин.

Однажды вечером, провожая Видегунда, Эмма спросила:

– Разве ты сам не опасаешься темных сил леса? Разве не боишься встретиться один на один с оборотнем?

Видегунд улыбался как-то грустно.

«Как он красив!» – невольно восхитилась Эмма, очарованная печальной прелестью дикого юноши.

– Лес мне гораздо ближе людей – он молчалив, и мне хорошо в его тиши. А темные силы? Порой я думаю, что они гораздо милосерднее, чем смертные. Может, потому, что слабее их.

– Слабее? А как же гибель Тьерри?

Юноша лишь пожимал плечами.

– Я ведь уже сказал, что если это оборотень, то он удовлетворяется одной жертвой.

Но в этот раз Видегунд ошибся.

Казалось, ничего уже не предвещало несчастья. Лето отцвело, пышное и обильное, настала осень, на удивление тихая и солнечная. В Белом Колодце стали забывать о гибели Тьерри, а если и говорили об этом, то как о чем-то забавном, столь же затрагивающем жителей деревни, как тени эльфов в чащобе или мифическая охота святого Губерта на склонах гор. Тьерри был и исчез, о нем забыли, новые нужды и заботы занимали людей: сплетни, пересуды, болезни, склоки, обычные житейские дела, надо было собрать урожай с грядок, накоптить больше мяса к зиме, свезти сено, отправить на ярмарки Льежа железо с рудника.

Этой осенью Эмма пристрастилась к охоте. Она уходила с Видегундом в лес. Поджидала его обычно там, где крестьяне складывали заготовленные на зиму поленницы дров. Видегунд появлялся всегда неожиданно, и, ожидая его, Эмма прислушивалась, надеясь угадать его появление. Тщетно. Этот юноша мог передвигаться по лесу совершенно бесшумно. И еще: он великолепно знал повадки зверей и птиц, легко находил оленьи тропы, мог определить зверя и по запаху. Поэтому они стали уходить в лес без собак. Видегунд считал, что они только пугают зверя, сам же он словно чуял добычу еще издали. Настоящий лесной человек. Эмме нравилось охотиться на пару с ним. В лесу Видегунд становился общительным, разговорчивым, она много узнавала от него о лесных обитателях, об их повадках и нравах. И они почти никогда не возвращались в селение без добычи.

Однажды, когда уже прошел праздник Всех Святых[14], во время празднования которого не рекомендуется уходить в лес из-за разгула всякой нечисти, Эмма вновь условилась пойти с Видегундом на охоту. Пришла в лес, едва только рассвело. Присела с краю выступающих бревен поленницы, но не успела и устроиться как следует, как услышала чей-то голос из чащи, назвавший ее по имени.

Эмма оглянулась.

– Ута! – заулыбалась она, увидев всклокоченный силуэт колдуньи, появившейся из зарослей. – Где же ты пропадала столько времени?

Об Уте действительно долго не было ни слуху ни духу. Возможно, Эмма сама просто не интересовалась ею. Но встретила ее приветливо, пошла навстречу.

Уже настали первые холода, трава покрылась инеем, и Эмма невольно поежилась, глядя на босые ноги колдуньи. Если, конечно, ту не согревал толстый слой грязи, покрывавший ее ступни. А Эмма была в теплых меховых сапожках, кроличья куртка перетянута в талии широким ремнем, с которого свисал нож. За плечами – лук и рогатина.

– Я вижу, ты собралась на охоту? – спросила Ута, но на Эмму не глядела, так и шарила глазами по кустам.

– Ты чем-то напугана? – догадалась Эмма.

Ута вздрогнула, даже чуть присела, оглядываясь. Лес стоял тихий, безмолвный. От селения в Белом Колодце долетал звон металла – работала кузня.

– Вот что, красавица, – почему-то шепотом обратилась к Эмме лесная женщина, – мне надо тебе кое-что сообщить. Я давно собиралась, да все не решалась. Но ты всегда была добра со мной и…

Она вдруг умолкла. Вглядывалась, прислушивалась, ноздри ее раздувались, как у оленя, принюхивавшегося на запах опасности. И вдруг лицо ее исказилось таким страхом, что Эмма сама не на шутку испугалась.

– Что случилось, Ута?

– Тс-с!

Они обе замерли. Теперь и Эмма различила легкое потрескивание сучков, шорох. Кто-то приближался со стороны селения. Но лесная женщина глядела не туда. Подняв по-собачьи голову, она втягивала в себя воздух. И вдруг резким скачком кинулась в заросли, исчезла так же неожиданно, как и появилась.

И тотчас Эмма увидела Бруно. Он шел, глядя на нее, словно был уверен, что найдет ее здесь. Она невольно попятилась, даже руку положила на рукоять ножа.

Он остановился в нескольких шагах.

– Опять ждете своего полоумного?

Она кивнула, сделав судорожный глоток. В сумраке под елями силуэт Бруно в медвежьей шкуре казался ей особенно огромным.