«Куда ж ты, милая? — в отчаянии подумал Степан. — Куда ж ты в самое логово?! Там же немцы! Эх, надо предупредить…»

— Что за немцы? — спросила девушка.

— Летчики, — чуть слышно ответил генерал в лампасах.

— Ценные кадры, — сказала девушка, — спасибо за наводку..

«Разведчица! — понял Гудков. — Ах ты, мать честная! Ребенок же почти, а какой герой! Не-ет, такой народ на колени не поставишь!..»

Девушка что-то сунула в руку генералу — видимо, шифровку — и смело шагнула внутрь…

Гудков перевел дух. Только что он, решив спасти генерала, чуть было не завалил, видно, хорошо замаскированную сеть советских чекистов!..

Решив больше ни во что не вмешиваться, сержант зашагал к Москве. А в том, что Москва — наша, живет и сражается, он теперь не сомневался.

Было еще не так поздно, двадцать три ноль-ноль, но Москва, как и положено прифронтовому городу, была безлюдна и погружена в полную темноту. Фронт, видимо, был совсем рядом — чем ближе подходил Гудков к столице, тем явственнее слышались автоматные очереди, взрывы, крики людей: «Спасите! Милиция!..» Но милиции нигде не было — наверное, все ушли на фронт…

Но Гудков теперь точно знал, что столица не сдастся!

Стуча сапогами, с гордо вскинутой головой солдат сорок первого года вошел в город со стороны Ленинградского шоссе, прошел по Тверской и вышел на Красную площадь.

И тут его зашатало и нечем стало дышать…

На Красную площадь садился маленький немецкий самолет…

Кусок таланта

Писатель Ларин летел на своем атомном «Звездорожце» и думал о том, что жизнь не сложилась… Нет, по обычным житейским меркам все у него в норме. Вот они, внизу — два многоэтажных писательских дома с подземными гаражами для геликоптеров и ракет. И стоят удобно — до ближайшей булочной всего пятнадцать минут лета… И квартира хорошая, и жена симпатичная, и дети… Но разве только этим живет истинный художник? А вечные мучения, а борьба?

…В доме напротив, окно в окно против ларинской квартиры, жил писатель Фоменко. И не просто жил, а все время что-то писал, писал… На Ларина, которому уже года два ничего нового не лезло в голову, это очень действовало…

Сзади мигнул фарами огромный звездолет, прося уступить дорогу. Ларин не уступил, прибавил ход. Он не любил, когда его обходили, всегда и во всем он должен быть первым…

Писатель Ларин не завидовал писателю Толстому, писателю Чехову — те были далеко, в другом измерении. Он завидовал писателю Фоменко. Этот был рядом, в доме напротив, был, казалось, сделан из того же теста, что и сам Ларин, был, что называется, ему по плечу и все-таки… чуть впереди. Но, казалось, прибавь чуть-чуть, придави педаль, и обойдешь, оставишь сзади, как тот огромный звездолет…

Но не получалось. Когда Ларин выпустил первую книжку, у Фоменко уже было две. Когда Фоменко уже показали по телевизору, да еще крупным планом, Ларин только мелькнул на экране в общей писательской группе и еще стоял с краю, в общем, если по-честному, хорошо видна была только часть уха.

Ларин не мог забыть, как пару лет назад прилетел отдыхать на Марс, в писательский Дом творчества. Путевки не было, летел на авось. И надо же! Перед ним к окошечку администратора подошел Фоменко, у которого — Ларин знал это точно! — тоже не было путевки. На Фоменко был адидасовский спортивный скафандр, поверх шлема — темные очки…

Администратор, как всякий марсианин, умевший принимать форму любого предмета, увидев приближающегося человека, уже начал было превращаться в табличку «мест нет». Но тут Фоменко чуть-чуть приподнял свои очки, небрежно бросил администратору: «Узнаете?» И тот вдруг поплыл, потек, заискрился всеми цветами радуги и предстал Людмилой Гурченко, от которой Фоменко всегда был без ума…

— Как же, как же! — обворожительно улыбнулась Гурченко и шутливо погрозила пальчиком. — Вы уж нас, марсиан, совсем за провинциалов держите! Что ж мы — телевизор не смотрим. «Люкс» для вас готов, господин Фоменко! Как вы любите — с видом на каналы…

Ларин подошел следом, повернулся к Гурченко тем самым ухом, которое показали по телевизору, и спросил:

— Узнаете?

— Как же! — сказала Гурченко. — Как не узнать? Это ваши уши были в рекламе эпиляторов? Мол, удаляем волоски и совсем не больно?

Ларин почувствовал, как и это ухо, и то, которое не показывали по телевизору, заливает краска стыда.

А администратор, не дожидаясь ответа, уже быстро превращался из Гурченко в картину Репина «Не ждали»…

Сейчас вспоминая все это, Ларин чуть было не пролетел мимо любимого «Астронома», куда жена послала его за сыром. Когда-то это был обычный «Гастроном», но неоновая буква «г» как-то сгорела, и власти, чтобы не ставить новую, решили просто подкинуть в продажу всякие космические штучки. Так бывший «Гастроном» получил свое новое звездно-романтическое название…

И вот сейчас Ларин чуть не пролетел мимо. Он резко снизился, посадил свой «Звездороясец» на стоянку, снял и спрятал в салон, чтоб не стащили, крылья и щетки.

Запирая машину, снова подумал о Фоменко: у того был фирменный «Жигулет» с фотонным двигателем…

В «Астрономе» была очередь. Ларин встал, спросил последнего. Последним оказался старый человек в линялом военном френче.

— А за кем держитесь? — спросил Ларин.

Бывший военный держался за немолодой женщиной. Держался плотно, уставясь ей в прическу, какие носили много лет назад — такой венок из одуванчиков, ну, если бы, конечно, одуванчики росли седыми… Было видно, что от скуки или еще почему, но ему очень хочется поговорить с женщиной. Он кашлял, дышал ей в затылок, потом набрался смелости и сказал:

— Извиняюсь, гражданочка, вот смотрю на вашу авоську… Где вы такие свежие метеориты брали?

— Господи, да они тут на каждом шагу. — Женщина с интересом посмотрела на военного, спросившего такую глупость. — Ими очень хорошо плиту чистить…

— Да что вы говорите? — удивился военный, драивший плиту такими же метеоритами каждый божий день. — И как же вы это делаете?..

Ларину стало скучно, он прикрыл глаза, задремал. В последнее время он как-то не высыпался. Вечерами сажал детей себе на колени, рассказывал на ночь самодельные сказки. В них Фоменко-яга летал в ступе, а Фоменко Бессмертный похищал Василису Прекрасную. Дети засыпали. А Ларин, рассказывая эти сказки, так возбуждался, что потом долго-долго ворочался без сна, потом забывался, и всякий раз ему снился Фоменко в гробу… Но сон был всегда какой-то короткометражный, как веселый мультик, часа в три ночи Ларин просыпался окончательно…

Еще с закрытыми глазами он вставал, на цыпочках подходил к окну, осторожно открывал глаза, сначала один, потом