– Ай да отец! Всем нам нос утер! В такой темнотище, а вальдшнепа взял! – ликовал Саня, старший, и поддакивал младший Игнаха, и смеялись средние сыны Димка и Женька, и сыны сынов радовались за деда. Дядя Гриша, пряча улыбку, плелся впереди, а за его спиной вязла в пашне вереница потомков. Они тянулись за отцом и дедом, как птичий клин за вожаком, и в темноте дядя Гриша слышал их молодой, похожий на хорканье вальдшнепов, говор и смех.

Дед Гриша и внук Гриша отправились за грибами в плохом настроении.

У деда всю ночь надсадно, не давая ни передышки, ни послабления, ныл правый бок. «Да чтоб тебя, надолоба! Хоть в гроб полезай!» – ругался Григорий-старший. До утра он так и не смог заснуть.

Внук вчера поссорился с единственным другом – одноклассником Ленькой. Двенадцатилетний Гришка рос один-одинёшенек в маленькой деревне Паутинка. Не было в крохотной Паутинке других детей, только старики и взрослые окружали его. Ленька жил в соседнем большом поселке Батагово.

Вчера Гришка поехал в Батагово на велике кататься, а там Ленька с местными пацанами гулял. Гришка крикнул ему: «Привет!» А Ленька демонстративно отвернулся в сторону: при батаговских приятелях испугался признать парнишку из Паутинки своим товарищем – вдруг засмеют? Да и велик у Гришки был старенький: все уже на «скоростниках» гоняли, а у него незавидный «Стелс». «Курица напыщенная!» – мысленно обзывался Гришка, измученный непосильным крестом одиночества. Он слышал эту фразу в каком-то старом кино, и это ругательство из мира взрослых показалось ему особенно обидным.

Так и вошли в березовую рощу Гришка-старший и Гришка-младший, оба, словно пригнувшись к земле от тяжких дум. В роще, похожей на храм, рябые колонны берез держали небесный купол. Солнечный свет просеивался сквозь кроны, как сквозь сито, и лишь мелкой мукой долетал до земли. В желтой листве под ногами прятался то боровик-огневик, то сыроежка, и сидели в земле грязные, как маленькие поросятки, белые подгрузди, которые на паутининском языке назывались «сухарики».

Быстро пополнялось пластиковое синее ведро на руке у Гриши-старшего. Корзин и коробов в Паутинке не водилось: давным-давно умер последний мастер-корзинщик, и постепенно пришлось паутининцам заменить бересту да ивовый прут на пластик. Время от времени оба Гриши заглядывали в ведро – хороша добыча! Не только на суп, на «жаренину»[23] хватит!

И так велика была красота предосеннего леса, что ни у одного человека на земле не хватило бы ни души, ни сердца, чтобы вместить ее. Скоро она вытеснила все иное прочь. И весело аукались дед и внук, и вторило им эхо. И березы, как ласковые сестры, готовые обнять и пожалеть, гладили старого да малого по макушкам и спинам листочками-ладошками.

– Дед, смотри-ка, что покажу, – позвал Гришка-младший, увлекая деда в самую гущу смородиновых кустов.

Кто бы мог подумать, что и там тоже вырастут боровики! Внук разгреб листья, а под ними оказался целый выводок «боровичат», слишком крохотных для того, чтобы их срезать.

– Ух толстопузики! – восхитился Гриша-старший.

– Дед, я их листиками присыплю, они подрастут за день-два, и мы вернемся за ними.

Рассмеялся Гриша-старший.

– Гришка, Гришка, – покачал он головой. – Грибы-то в лесу не хранят. Вот я тебе историю расскажу. Был у меня в молодости друг – Веня Иванов, двоюродный брат твоей бабушки, ну да ты не знал его.

Так начинались многие дедушкины рассказы об уже умерших родных. «Сейчас скажет, отчего этот Веня помер. Стопудняк – и этот спился», – подумал внук с усмешкой.

– Умер он молодым от пьянки, – продолжил дед. – Был Веня, как и я, заядлый грибник, рыбак и охотник. И ходили мы с ним на работу в Клыгино.

«Сейчас про деревню расскажет», – «пророчествовал» внук. В нежилом Клыгине Гришка вместе с дедом охотился на тетеревов. На месте изб теперь простиралось травяное море да возвышался остров из яблонь, чудом выживших на месте садов. Гришка любил играть в компьютерную игру «Сталкер», и в Клыгине он представлял, что это и есть аномальная зона, возникшая после глобальной катастрофы, и вот он, последний выживший на Земле сталкер, должен бороться с крылатыми монстрами и собирать артефакты.

– Жилым тогда Клыгино было, изб – три десятка, ферма там работала! А сколько садов яблоневых росло! Помнишь, мы с тобой видели, яблони среди поля стоят? Не всегда на них тетерева токовали. И кузня своя в Клыгине работала. А в центре деревни – качели-гиганты! Петр-кузнец ставил. На Троицу из Паутинки, из Батагова, из Торокши, из Васильевского – да отовсюду! – соберутся у качелей ребятишки, ох, и визг стоит! Вот, Гришка, тебе б на те качели попасть!

Задолго до рождения Гришки-младшего десятки деревень в округе вместе с избами и жителями ушли в небытие. Остались на долю внука только дедушкины байки про чужое веселье. Мальчик и любил эти истории, и относился к ним с недоверием. Порой они казались Гришке столь же фантастичными, как и сюжеты компьютерных игр: все-таки трудно представить оживленный праздник на месте тетеревиного тока.

В глубине Гришкиного сердца подобно яблокам зрели пока еще не осознанные вопросы: куда ушли все эти Троицы и Успенья? Почему люди бросили свою землю? Гришка чуял обиду, но не мог понять, на кого и за что, и прятал ее за недоверчивой усмешкой, и жадно вслушивался в устные летописи местных деревень за авторством единственного верного друга – деда Гриши.

Выдержав паузу, дед вернулся к рассказу о Веньке:

– Ну так вот, работали мы с Венькой скотниками в Клыгине посменно и всегда ходили туда дорогой мимо запруды. А там в ельничке белых грибов росло видимо-невидимо! Нашел я их как-то целую уйму! А собрать некогда – опаздывал! Засыпал хвоей, думаю, вечером обратно пойду и соберу. И вот возвращаюсь с работы, а грибы мои срезаны! И на земле острой палочкой написано: «Гриша, грибы в лесу не хранят!» Встретились с Венькой. Я спрашиваю: «Как ты понял, что это я белых спрятал?» А он в ответ: «А ты как узнал, что это я записку нацарапал?» Ох, и хохотали же мы!

Присели два Гриши на поваленное дерево. И внук с улыбкой думал: «Мне бы друга, как Венька!» А дед: «Господи, мне бы еще ночь продержаться! Днем-то как жить хорошо!»

Синело у их ног ведро, полное грибов, шумели березовые листья, пахло грибным духом и смородиной, и падала солнечная мука на седые да черные волосы.

Дядя Гриша выращивал цветы так, будто командовал флотом. На всю жизнь он остался приверженцем суровой морской дисциплины.

Однако за последний год дядя Гриша сильно сдал. Этим летом он лишился своих любимых развлечений: теперь не хватало здоровья, чтобы собирать металлолом и ходить на рыбалку. Дядя Гриша подарил старшему из внуков дрынку, а младшим раздал сети и удочки. «Соберусь на реку, так одолжите», – сказал он детям, отлично зная, что отныне не соберется.