Я посмотрела и увидела, что братец делает мне какие-то знаки.

Способностей к «пантомимическому» у него явно не было. Чего он хочет – понять было невозможно.

– Брось кошку! – прошелестел Зяма, подмигивая двумя глазами сразу. – Кошку брось!

«Что значит «брось кошку», это шифровка? – забубнил мой внутренний голос. – Положим, «брось», наоборот, это «схвати», а «кошка»? Может, «собака»?»

Я зажмурилась, мучительно соображая, чего от меня хочет Зяма. Чтобы я схватила собаку? Какую собаку? Вот этого мсье, про которого вполне можно было бы сказать: «Ах он, каналья!», что по-русски как раз и означает: «Ах, собака!»? Так у него, канальи, мушкет в лапе, как это я его схвачу?!

Я открыла глаза и показала Зяме, что я думаю об этой его идее, покрутив у виска разнообразно полезным «красноармейским» пальцем.

Братец помотал головой, шепнул:

– Коооошка… – и глазами показал на сумочку, лежавшую у меня под боком.

На миленькую девчачью сумочку, которая легким движением руки превращается в клатч – достаточно снять длинный ремешок, а резким движением – в эффективное оружие рукопашного боя.

На сумочку из нежно-розовой кожи с оттиснутым на клапане логотипом популярной фирмы – подмигивающей киской с бантом на ухе…

– А! Эту кошку! – я кивнула, показывая, что поняла, но у меня еще остались вопросы: – Ее бросить? Куда, как?

– Как Денис рассказывал!

– Слушайте все сюда! – закончив свою думку, потребовал русский носорог.

– Быстрее, – шевельнул губами Зяма.

А я уже поняла! Вспомнила!

Совсем недавно на нашем семейном празднике Денис Кулебякин, заполняя затянувшуюся паузу между переменой блюд, развлекал присутствующих забавными байками из милицейской жизни. Он рассказывал, как мелкие жулики в «совковые» времена воровали сохшие на балконах джинсы, забрасывая на них живую кошку, обвязанную прочным шнуром. Бедная киса намертво вцеплялась в дефицитные джинсы, жулики тянули за веревку, прищепки не выдерживали, и штаны вместе с меховой «аппликацией» падали вниз.

Я протянула руку к сумке и незаметно расстегнула один из карабинов съемного ремешка.

Оценила его длину – примерно метр, и увеличила ее вдвое, защелкнув карабин на пряжке нового вьюиттоновского ремня номер три. Теперь уже два метра!

Взвесила на руке сумку – около двух кило, должно хватить.

Прикинула траекторию.

Переглянулась с Зямой – и с самого низкого старта, на животе (пришлось-таки действовать из позиции «по-пластунски»!) рванула в направлении «на четырнадцать часов».

Думаю, если бы рывок получился по прямой – к ногам вторженца, – он бы в меня пальнул. Но я кинулась не к нему, а правее, а Зяма – левее, и враг растерялся, а вот я – нисколько. Со своей новой позиции я запустила в стену – снизу – позади деда Пихто увесистую сумку.

Спасибо производителям и укладчикам ламината! Он оказался безупречно гладким: туго набитая сумочка в один момент долетела до плинтуса, отскочила от него и свистнула «на десять часов» – а там уже ждал Зяма!

Я увидела, что он дотянулся до сумки, услышала торжествующее: «Взял!» – и резко потянула оставшийся у меня в руках конец ремня.

Зяма тоже дернул, прочный кожаный ремешок подсек вражьи щиколотки, и Жан Морис Эжен Кокто де Пихто, бандит от сюрреализма и воплощение носорожьей задумчивости, вполне художественно обрушился навзничь.

А в полуметре за ним была каменная стена.

Спасибо производителям и укладчикам кирпичей! Они оказались крепче, чем голова в негритянско-омоновской шапочке.

Бум! Ш-ш-ш-ш-мяк… Враг ударился в стену затылком и с отчетливым шорохом «осыпался» на пол.

К бархатным носкам моих балеток по традиции подкатился пистолет. Я уже привычным движением пнула его ногой и забила красивый гол под кровать.

– НИФИГАСЕ… – одним словом высказалась Настя, переводя взгляд с меня на Зяму и обратно по маршруту, проложенному боевой сумочкой.

– Ну, вот! – поднимаясь с пола, сказал мой братец таким досадливым тоном, как будто его совсем не радовала наша победа. – Теперь нам опять нужна веревка!

– Вика, ты же тоже купила ремни? – я обернулась к Виктории, но она меня как будто не услышала.

Пристально глядя на павшего врага, она медленно-медленно приближалась к нему с протянутой рукой.

– Вик, ты чего? – забеспокоилась Настя. – Вик, не трогай его, он еще живой!

– Не кадавр, – подтвердила я, потому что видела: враг наш дышит.

– Кажется, я знаю, кто это…

– Кто? – рассудительную Настю явно не удовлетворили варианты «Жан Кокто» и «дед Пихто».

Вика дотянулась до синей шапочки и сдернула ее:

– Ну-ка! Ч-ч-черт… Какой же мерзавец…

– Ты с ним знакома? – сухо поинтересовался Зяма, всем своим видом выражая неодобрение такой неразборчивости в связях.

– Хуже, – сказала Вика и с размаху хлестнула по вражьей морде шапочкой. – Я с ним живу! Это мой муж!

– Му! Му! – эхом донеслось из-под кровати.

Ох, мы совсем забыли про пленника!

– Тянем-потянем! – скомандовала я и с помощью Насти выволокла бледнолицего из-под кровати.

Он был весь в пыли, в паутине и в шоке. Еще бы! В бок ему уткнулся закатившийся под ложе пистолет.

– Да это же игрушка! – рассмотрев оружие, пока мы с Настей изучали пленника, возмутился Зяма. – Какая наглость – врываться к нам с игрушечным пистолетом!

– Сваво бову! – пробубнил сквозь пластырь пленник.

– Что он сказал? «Слава богу»?! – Настя не поверила своим ушам.

А я поверила и разозлилась, хлопнула себя по бедрам и сцапала пленника за грудки:

– Так это что значит, мы все здесь русские?!

– О мамма миа! – в виде конкретного возражения донеслось из прихожей.

Я обернулась.

У двери, которую мы не удосужились запереть, стоял, изумленно тараща оленьи глаза, смуглолицый юноша.

В один короткий миг мое воображение нарисовало картинку «Вид с порога», и получилось весьма эффектное полотно.

Судите сами.

На переднем плане справа: прекрасная разгневанная дева трясет, как грушу, связанного ремнями мужчину. На деве – задранная до подмышек футболка, на мужике по всему телу – обрывки паутины и мальтийский крест из пластыря на бледной морде лица.

На переднем плане слева: вторая разгневанная дева трясет второго мужчину, тоже связанного ремнем. У девы в свободной руке разбойничья шапочка с прорезями, у мужика – сотрясение мозга, что, впрочем, неочевидно, зато он слабо стонет, обеспечивая садистской картинке маслом подобающую озвучку.