Мирина невольно подняла взор, выхватывая статную фигуру Вихсара, сокрытую кожаным плащом. Он держался в седле ровно и в то же время спокойно и расслабленно, ветерок ворошил его смоляные пряди волос, откидывал за плечи. Того, чья кровь, как сплав железа, горячая, холод не пронимал. Да, отличался он от своих воинов, крепко сбитых, слаженных, но не таких высоких, как их вожак, будто выбирали его не только по высокому родовому положению в племени, но и по могучей силе. Помимо того, он явно имел притягательность — не только наложницы обхаживали его, вон и княгиня поддалась его обаянию.

Княжна вспомнила слова Световиды, и к горлу так и подкатил ком, а глаза заслезились разом. В груди заломило, тесно стало. Она вздохнула надсадно, сглатывая. Всё же обида брала, что отдала её мачеха так легко да без зазрения совести, а ведь князю обещала позаботиться о его дочери единственной.

Вихсар будто ощутил пристальное внимание на себе, впрочем, как и всегда, стоит ей чуть задержать на нём взор. От такого не утаишься, будто замыслы чужие читает. Его взгляд, обращённый на княжну через весь отряд, вынудил сердце биться чаще. Мирина ухнула куда-то, когда он так на неё посмотрел: то с суровой и мрачной жёсткостью, то с желанием жарким, необузданным. Непонятно было, что у него на уме.

Он увёз её от родичей, и никто не спросил её, хочет она того, или нет. А уж что дальше с ней будет, какая жизнь её ждёт, Мирина прочь гнала эти мысли, не сулили они ничего хорошего. Наверное, сейчас она бы ударила пятками лошадь и пустилась бы прочь, и будь что будет, хоть шею свернёт себе, хоть стрела в спину или наказание. Всё равно! Всё равно она пропала. Так не лучше ли всё разом решить? Зачем мучиться? Да только внутри не было ни злости, ни гнева, ни рвущего на куски отчаяния, только пустота. Быть может потому, что всю долгую ночь ворочалась с боку на бок, вслушиваясь в звуки, и ждала, когда Вихсар исполнит то, чем грозил наказать за побег, но он не приходил. И не стал брать её этой ночью, хотя мог свободно, без усилий. Мирина от этого чувствовала ещё большее беспокойство. Он ведь дикарь. Верно, готовит что-то иное. Она как наяву ощущала его сильные руки на своём теле, грубо трогающие её везде, где ему хотелось, властно, жёстко, непреклонно. И этот голос, проникающий и опускающийся в самую глубь, от него стыла кровь в венах. Он — жестокий завоеватель, и ничто его не остановит. Даже если войско выйдет из-за стен, он прольёт чужую кровь, не свою. Как же испугалась Мирина, когда Нечай вступился за неё! Она вспомнила глаза валгана — одержимые, дикие — и сердце замерло в груди, сжалось в комок от ужаса и страха за брата. Княжне всего лишь на миг привиделось, как Вихсар выдёргивает саблю из ножен, и будто её, не брата, пронзил этот самый клинок. Нет, такой беды братьям она не желала, потому лучше поскорей смириться. Ради них хотя бы. Уехать, как можно дальше. Навсегда.

Мирина, сузив глаза ненавистно, смотрела в спину валгана, и внутри всё инеем мёрзлым покрывалось, аж пальцы похолодели, поводьев не чувствовали. Вихсар снова обернулся, и она резко отвернула лицо, показывая, как противно ей его внимание. И знала, что тот только насмешливо и безразлично усмехнулся, отворачиваясь.

Она станет его женой — это пугало до одури, до онемения. Она не хочет быть женой своему врагу, но её никто не будет спрашивать, в их племени слово женщины ничего не значит. Может, оно и к лучшему — тогда недолго вытянет. Рано или поздно он либо обрушит на неё свой гнев, либо она ему надоест, и он отдаст её задаром какому-нибудь заезжему гостю. Как Лавью отдал княжичам.

Мирина пыталась перебороть свои тревоги и метания, переводя внимание на окружение, отрешаясь от всего. Да и право, что за мысли скверные? Отец бы, верно, не остался тем доволен, что пала духом, смирилась. Нужно стоять. Гордо и непреклонно, несмотря ни на что.

Помалу княжна оживилась вместе с разгорающимся во всю удаль утром. Пусть дом её становился всё дальше, но она сохранит в себе частичку тепла и память о нём и о братьях, о близких людях, которые остались там, за толстыми стенами, в надёжности. И хорошо. Это главное.

Долго в одиночестве хан всё же не позволил ей побыть, вдруг развернул своего жеребца, посылая почти в конец вереницы, пристроился рядом с мерно ступающей по мягкому мху лошади Мирины. Этого она хоть и ждала, а страх всплеснул внутри. Пальцы крепче сжали повод, будто спасительную ветку, да только тянул на дно его свинцовый взор. От него исходила такая мощь, что сжимало до крупицы душу. Как вчера, когда он ворвался в шатёр, мокрый и огромный. Ощутила вновь, как пальцы его, мокрые от дождя, ледяные, стискивали её подбородок, а дыхание толчками обжигало скулу.

Он ехал рядом молча долгое время. Не выдержав, княжна повернулась, и грудь стиснуло, её будто смолой облили, такими тёмными были его глаза, и хотелось отмыться от него, отгородиться, да только как? Мирина молчала, боясь выдать своё волнение.

— Ещё только раннее утро, а вид у тебя такой хмурый, что кажется, того и гляди дождь пойдёт. Ты моя будущая жена и должна встречать меня ласково.

Мирина туго вобрала воздух, ощущая, как каждое произнесённое им слово врезается осколками.

— Мне нечему радоваться, — ответила жёстче, чем имела право.

Отвернулась безразлично, по крайней мере, постаралась, только бы не показать своего сломленного духа, начала рассматривать высокие патронники средь замшелых корней и валунов, чистые белые ромашки, сбрызнутые росой, что росли у дороги, мокрые стволы сосен цвета сложного, от буро-красного до ржаво-оранжевого, с зелёным налётом, да гроздями грибов. Рассматривала всё это, да ничего не видела, как и того, что валганы уехали чуть вперёд.

— Ты по-прежнему жаждешь свободы? — вдруг спросил он.

Мирина выдохнула резко, отвечать не хотелось, да и не станет. Раз забрал у родичей в качестве невесты, то и отвечать на всё не обязана. Впрочем, она не отвечала никогда и раньше, пока была пленницей, но тогда молчание стоило ей грубых одёргиваний да дикого бешенства в глазах этого мужчины. Всё одно и теперь ждала в глубине души подобного обращения, однако ничего не происходило. Вновь разлилась тишина. Мирина, теперь уже растерянная, глянула на Вихсара, да так и пристыла к его глазам, спокойным, терпеливым, хоть было всё равно видно, что давалось это ему непросто, даже пролегла складка хмурости между смоляных бровей, таких ровно очерченных, правильных.

— Да. Я родилась свободной, — ответила, отворачиваясь.

— Значит, твоя участь — быть пленницей.

— По твоим словам, хан, тогда и ты пленник.

Вихсар сжал челюсти — ответ не по нраву пришёлся.

— Ты мудрая, Сугар. Но не забывай, что я твой хозяин. И ты принадлежишь теперь мне. Просто перестань сопротивляться, и тогда я не причиню тебе боли, — с последними словами он ожесточил звучание голоса.

Вдруг он дёрнул повод из руки, останавливая кобылу. Сжал грубо плечи Мирины, резко повернул её к себе, наклоняясь так близко, что она отчётливо разглядела его глаза, вовсе не густо карие, как виделось ей. Они имели серый цвет, как кора дуба, сгущающийся в коричневый к самым зрачкам, ярко очерченный чёрной каймой по кругу. В дымке ресниц эти глаза вспыхивали яростью, искрились опасно и остро, как молнии в недрах туч, оттенял их и загар бронзовый на скулах. Дух перехватило от близкой опасности и какой-то свирепой красоты этого чужака. Он продолжал пронизывать Мирину властным давящим взглядом, расшатывая её волю. И он чуял борьбу. Пальцы сковали её подбородок и тёмные ресницы хана тут же опустились, он смотрел прямо на её губы. Склонился ниже. Коснулось губ горячее рваное дыхание, и Мирина поняла, что затаилась, прислушиваясь к нему. Опомнилась — набросится ведь, завладеет её ртом, терзая — невольно дёрнулась из его хватки. Сами собой сжались дрожащие пальцы в ожидании. Но Вихсар лишь поднял взгляд обратно на сдавшуюся девушку. Погладил большим пальцем нижнюю губу, затем подбородок, настойчиво, но мягко, успокаивающе. Прикосновения обожгли кожу, пробуждая волну жара.