У меня была мышь, которую я получил от людей, хотевших ее уничтожить. Я взял ее и спрятал, где бы ее никто не увидел. Вьюрок видел ее, и показал ее морской чайке, и морская чайка съела ее, и потом он летал и смеялся надо мной и называл меня глупцом.

На моем окне жил паук, и мы хорошо ладили. Вьюрок прилетел вчера, прилетел, чтобы съесть паука и сел на окно, посматривая на меня.

Как можем мы знать, когда и где нужно что-то сделать? Мы думаем, что мы знаем, но независимо от того, что мы думаем, это на самом деле не так. Я пишу это, чтобы сказать вам: я вижу истину для вас, ту, что вы хотите, и в которой нуждаетесь.

Дерьмо – все равно что сахар для мух. Когда они не могут пить вашу кровь, они едят дерьмо, чтобы жить. Вы плодите слишком много людей, которые живут приятно и легко, не видят и не знают реальности. Те, кто выдвигал лозунг «Убей свинью и разрушь систему», играли всего лишь роль пугала для центров управления этой системой, и они теперь оказались переодетыми в вашу униформу, пересажены в ваши суды и в ваши комитеты, но страх опутывает ваше сознание и не даст вам расслабиться.

Люди большей частью уже мертвы в своих пронизанных материнским сознанием страхах, сомнениях и смятениях.

Ваше общество так извращено, что нормальный человек в нем предстанет безумцем.

Знаете ли вы, что значит иметь свое собственное мнение в мире запрограмированных типовых роботов? Иметь свое собственное мнение означает тотальную свободу, а это безумие. Вы обращаетесь к врачу и сообщаете ему, что вы – Бог, он смотрит на вас, как будто бы вы сумасшедший. Он и в Бога-то не верит, вот поэтому он и психиатр.

Музыка рождается и льется из души. Это наш Бог, наша религия. Внутри их душ нет истинной музыки. Они выеживаются и делают джаз за чьи-то баксы или за прелести смазливой бабенки.

Рабы денег – вообще не люди.

Вы ждете, что я сломаюсь? Это невозможно. Вы сломали меня много лет назад. Вы убили меня много лет назад…

Я таков, каким вы меня сделали, и если вы называете меня бешеной собакой, дьяволом, убийцей, недоноском, то учтите, что я – зеркальное отражение вашего общества.

Не обращайтесь с собаками подобно людям. Обращайтесь с собаками подобно собакам. Они лучше, чем люди.

– Все пытаются обвинять. Потому что не хотят смотреть внутрь себя.

– А что вы видите, смотря в себя?

– Внутрь себя? Я вижу все… Все подряд. Я вижу хорошее, плохое, зло. Вижу всю картину.

– И сколько же зла вы увидели?

– Столько, сколько и вы.

– Так что вы видите?

– Всех вас. Вижу мир, который вы не завоевали. Разум бесконечен. Бросьте меня в глухую темницу, для вас – это был бы конец… а для меня – это всего лишь начало. Там целый мир, где я свободен. Мир, который вы не завоевали!

Я знаю, что я дурак. Я признаю. Я – жалкий… неважно. Я не достиг успеха ни в чем. Я не достиг того уровня, когда уже не хочу быть успешным. А что такое успех? Что это значит? Деньги? У меня трижды были деньги всего мира… и я их отдал. Это – маленькая глупая игра.

Посмотрите на меня сверху вниз – и увидите дурака. Посмотрите на меня снизу вверх – и увидите господина. Посмотрите мне прямо в лицо – и увидите себя!

Я вычеркнул себя из вашего мира.

Я король в моем королевстве, даже если это – королевство помойных ям…

Если бы я захотел, я смог бы убить любого из вас.

Мое племя – это люди из вашего общества, – вы их выбросили, а я подобрал. Это вы родили своих детей. Это вы сделали из них то, чем они стали… Вам давно пора оглянуться на самих себя. Вы живете лишь ради денег. Но ваш конец близок. Вы сами убиваете себя…Воздух – это Бог, потому что без Воздуха мы не существуем.

Воздух, Деревья и Вода – это наш дух.

Без Воды и Деревьев не может быть спасения.

Мы должны осознать, что мы не лучше, чем ЖИВОТНЫЕ.

Мы не лучше, чем зоопарк.

Кто вы? – Никто. Я никто. Я сон. Я бомба. Я автомобильный багажник и винное желе. И опасная бритва, если вы подойдете ко мне слишком близко.

В тот вечер 8 августа 1969 года я чувствовал, что у меня нет ни стыда, ни совести. Хотя я и указывал на многочисленные случаи своей жизни, которые могли сбить меня с пути истинного, я не могу точно сказать, когда мне стало на все наплевать окончательно.

Ожидая возвращения ребят, я вспоминал тот день, когда в 1967 году вышел из тюрьмы. В то время меня возмущали законы и сама система, однако я с уважением относился к людям, соблюдавшим эти самые законы и поддерживавшим систему. За первые месяцы после своего освобождения я познал любовь и чувство причастности, ставшие для меня самой большой в жизни наградой. Я вспоминал время, когда брал оружие и выбрасывал его в залив, ибо оно символизировало насилие. Я вдруг поймал себя на мысли: неужели это было всего лишь два года назад? Такое ощущение, что это было в другой жизни. А теперь я ждал, когда мне доложат о совершенном убийстве, и меня не заботило, кто при этом погибнет и сколько будет жертв. И самое большее, о чем я подумал, чувствуя к себе неприязнь, было: «Чарли, ведь ты настоящий сын своей матери – гнусный лицемерный ублюдок».

Воспоминание о матери тут же избавило меня от какой бы то ни было мягкости, быть может, пробиравшейся в мое сознание. Словно наяву, я снова увидел, как мать вводит меня в зал суда, и услышал ее голос: «Да, ваша честь, я не отказываюсь от своего сына, но пока не могу содержать нас обоих». Мне вспомнился ее спор с дружком за несколько дней до этого и его слова: «Да наплевать мне, я ухожу, я не выношу этого ребенка. Избавься от него, и мы славно заживем вдвоем». Перед моим взором стояли четверо парней, сильнее и старше, избивавшие и прижимавшие меня к полу. Я вспомнил, как они держали меня, пока один из них раздирал мне задний проход своим здоровенным членом, после чего его примеру последовали остальные. Я думал о старом добром мистере Филдсе, который отвечал за всех мальчиков и получал зарплату за то, что учил нас быть честными гражданами, смазывая мою задницу табачной жвачкой и силосом, а потом предлагая меня своим любимчикам.

В моей голове прояснилось. К чертовой матери этот мир и вообще всех! Я открою им глаза, а потом заберу свою группу в пустыню.

Тут я увидел свет фар и узнал старый «форд» еще до того, как он показался на дороге. К тому моменту, как машина остановилась, я почти подошел к ней. Я не знал точно, сколько времени было, но, должно быть, часа два ночи. Я был готов выслушать подробности ночных деяний.

Первой из машины вылезла Сэди. Она прямо светилась от возбуждения, пока бежала ко мне, и обвила мою шею руками со словами: «О, Чарли, мы сделали это… Я лишила человека жизни ради тебя!» – «Послушай, девочка, – сказал я, снимая с себя ее руки, – то, что вы сделали, вы сделали исключительно для себя! А попутно втянули в это и меня». Я освободился от Сэди и пошел к машине. Оттуда выбирался хромающий Текс. В первый миг я подумал, что он ранен, но он всего лишь ушиб ногу, когда пинал одну из жертв. У Текса были остекленевшие глаза и ухмылка на лице, и его не мучили угрызения совести, хотя он не был так накачан наркотиком, как Сэди. Напротив, если не обращать внимания на прихрамывание, Текс всем своим видом излучал высокомерие. Мы обменялись крепким рукопожатием и обнялись как братья. «Не уходи никуда, я хочу послушать, как это было», – попросил я Текса. Линда и Кэти медленно выползали из машины. На них мне тоже хотелось посмотреть и переброситься словом с каждой. При взгляде на девушек стало ясно, что они не слишком хорошо себя чувствуют. Я велел им проверить, не осталось ли в машине каких-нибудь улик, а потом идти спать. Заметив кровь на кузове машины, Сэди уже сходила в салун и несла оттуда все необходимое, чтобы отмыть «форд». Сэди Мэй Глюц закончила свою ночную работу без чужих приказов.