— О, это долгая и скучная история. Сегодня у нас на нее нет времени.

— А на что у нас есть время? — спросила я.

Мы действительно быстро поужинали. Говорили о разных посторонних вещах. Зачем-то о пьяном Серже. Принц утверждал, что он один из самых талантливых советских журналистов. Я с радостью согласилась. Мне не было до Сержа никакого дела. Он меня совершенно не интересовал. И вообще меня мало интересовало все происходящее вокруг. Все это было как бы скучной, но, к сожалению, необходимой подготовкой к тому главному, чему еще пред стояло свершиться. И все мои мысли и чувства были там, в следующем времени.

И он как-то машинально и торопливо ел, будто уже все знал о моем плане, хотя я не сказала ему еще ни одного слова. Я видела, что он очень волнуется.

Он расплатился с Любочкой. Она удивленно поблагодарила и покраснела от удовольствия. Наверное, чаевые были непомерные.

— На улице нет дождя? — зачем-то спросила я у Любочки, будто та могла это знать.

— Кажется, нет.

— Ваши друзья не имеют привычки греться в вестибюле? — спросила я у Принца.

— До сих пор не имели.

— Но все равно не хочется рисковать… — сказала я и, взяв его за руку, повела через ресторан к черному ходу.

Мы вышли в Калашный переулок. Дождя, слава Богу, не было. Очевидно, он иссяк за целый день непрерывной работы. Я взяла Принца под руку, и мы быстро пошли по переулку. Он так меня ни о чем и не спросил, а я ничего ему не сказала до самого дома.

Когда мы вошли в мою квартиру, была уже половина десятого. Едва закрылась дверь, нас с непреодолимой силой кинуло друг к другу, и мы перестали дышать, соединившись в одно целое в долгом исступленном поцелуе…

Дальнейшее я помню смутно, вернее, почти совсем не помню. Каким-то образом мы очутились в гостиной на диване… Я не знаю, как исчезла с меня одежда, как мы переместились в спальню… Я не понимаю, что он делал со мной, и совсем не отдаю отчета в своих действиях…

Мы опомнились, когда часы в гостиной пробили двенадцать.

— Если я в течение тридцати минут не окажусь в Доме журналистов, мои «друзья» войдут туда и начнут меня искать. Им скажут, что я ушел с женщиной через черный ход. Они узнают у официантки, что это была за женщина, и у вас начнутся неприятности. И потом мой плащ… Он остался у гардеробщика.

— Плевать, — сказала я, зябко кутаясь в простыню. — Я сошью вам новый, еще лучше прежнего…

— Не плевать, — сказал он. — Я уеду, а вам они могут испортить жизнь.

— Когда вы уедете, моя жизнь и без того будет испорчена…

— Я еще ничего не знаю… Я еще ничего не успел сообразить, но мой отъезд уже предрешен. Я должен быть с мамой. Человек, который приедет на будущей неделе и займет мое место, уже подписал контракт. Но это не значит, что мы больше никогда не увидимся…

— Я знаю — мы не увидимся… — дрожащим голосом сказала я.

— Это неправильно так думать. — Он положил горячую руку на мое плечо. — Я непременно найду формальный повод приехать сюда. В крайнем случае, приеду в качестве туриста. Тем более не нужно раздражать моих «друзей», что бы они не мешали моему возвращению…

Он быстро оделся и, поцеловав меня на прощание, вышел из квартиры.

15

Мы встречались почти каждый день. Или я его выкрадывала из Дома журналистов через черный ход, или он прибегал к помощи Геры, семейная жизнь которого за этот месяц серьезно пошатнулась.

Далеко не в первые дни я узнала, почему Серж, Гера и еще несколько человек называли его принцем. Он рассказал о своем происхождении. Показал фотографии своих монарших родственников, своего дома, конюшни, яхты. Я поняла, что он не то чтобы стесняется своего происхождения, но считает его каким-то несправедливым.

Он был твердо убежден, что социализм, отменивший неравенство по рождению, — это будущее человечества. Он не мог не признавать, что пока социализм несовершенен, но горячо верил в то, что когда социализм разовьется и победит на всей земле, то у каждого будет и своя машина, и хороший дом, и яхта, если он того пожелает…

— И собственная конюшня породистых лошадей? — спросила я.

— Нет, — печально покачал головой Принц. — На всех породистых лошадей не хватит. — И тут же нашелся: — Но ведь и не все их любят. И потом, их дорого содержать… Так что лошади будут только у тех, кто их очень сильно любит.

Я не считаю нужным и даже возможным описывать наши встречи. Толстой сказал: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

Только одна особенность была в нашем счастье, отличающая его от счастья других. Оно с каждым днем уменьшалось, как шагреневая кожа. Я с ужасом считала фатально убывающие дни.

Он успокаивал меня, но от его слов мне становилось только хуже. Я понимала, что всю остальную жизнь мне придется обходиться без этих слов.

Он был совершенно убежден, что мы не только встретимся, но и соединимся, что впереди у нас бескрайняя счастливая жизнь. Он рассказывал, как увезет меня отсюда, если не найдет достойную работу в СССР.

Восхищаясь моими моделями, он говорил, что откроет для меня где-нибудь в самом центре Европы модное ателье, при котором будет магазин. Он ни секунды не сомневался в том, что через несколько лет мое имя будет известно не меньше, чем имена Коко Шанель или Тэда Лапидуса.

Он совершенно искренне верил в то, что говорил. Он был уверен, что все у него получится, как получалось до сих пор. Вот только бы мама была здорова.

Мое же неверие основывалось только на интуиции.

Чем ближе был день его отъезда, тем горше и отчаяннее были наши встречи. Мы выкраивали У судьбы каждую минуту. И, как назло, в последние дни на него свалилась гора хлопот. Он должен был закончить все начатые и уже обещанные материалы, ввести в курс дела своего преемника, познакомить его с Москвой и со всеми нужными людьми.

Необходимо было придумать систему нашей связи. О том, чтоб посылать письма обычной почтой, и разговора не было. В посольство его страны я тоже не могла относить письма. Своему преемнику, которого он знал еще с Сорбонны, он полностью доверял, но встречаться с ним — означало подвергать ненужному риску и меня и его, потому что за новеньким будут смотреть не в четыре, а в восемь глаз. И так будет до тех пор, пока он, как и Принц, не зарекомендует себя верным другом СССР. А на это могли уйти годы.

Наконец мы решили, что я буду отдавать свои письма Гере, тот их будет каким-то образом передавать преемнику Принца, а тот пересылать через дипломатическую почту Принцу. Его письма будут проделывать точно такой же путь, только в обратном порядке.

16

За три дня до отъезда Принца мы вдвоем отправились на электричке в Алабино. Ведь он с того дня ни разу там не был и не мог уехать, не попрощавшись с Петей и Алмазом.