К братьям подошел оруженосец, чтобы проводить их к Алиеноре и Маргарите. Вильгельм обещал Болдвину, что они поговорят позднее, взял Анселя за рукав, и они последовали за молодым человеком в покои королевы. Дверь была открыта – значит, по крайней мере временно Алиенора не взаперти. Само помещение было обставлено лучше, чем во время предыдущего посещения Вильгельма. Вернулись крашеные сундуки, стены оживила вышивка. В комнате горели жаровни, источая благовония, которые так любила Алиенора. Благодаря всему этому в комнате появилось приятное тепло, которого так не хватало раньше. Кровать была застелена вышитым шелковым покрывалом, свое место заняли валики и подушки всех сочных расцветок, которые Вильгельм помнил по годам в Пуату. Маргарита сидела на краю кровати, подшивая покрывало, которым прикрывают голову, а Алиенора играла в шахматы с одной из фрейлин. Другие служанки что-то шили или вышивали, одна играла на арфе, и приятные звуки дрожали в воздухе.

Братья поклонились женщинам, и Вильгельм подумал, что Маргарита выглядит бледной и усталой. Глаза у нее горели каким-то болезненным светом, а улыбка получилась вымученной. Алиенора очень обрадовалась посетителям. Для нее это было настоящим праздником.

– Если бы я знала, что недалеко от моей тюрьмы живет еще один Маршал, причем такой прекрасный рыцарь, мне было бы гораздо спокойнее, – сказала она, когда Ансель склонил колено. Уши у него покраснели, как угольки.

– Есть еще мой брат Иоанн, госпожа, – сказал Ансель. Он очень нервничал, и слова из него вылетали, словно случайные кляксы на кусок пергамента. – До недавнего времени я жил под крышей его дома.

Губы Алиеноры продолжали улыбаться, но уже не так радостно.

– Иоанн Маршал – человек моего мужа, хотя я уверена, что он такой же достойный рыцарь, как и оба его брата, – она говорила спокойно, однако за этим тоном скрывалась целая буря чувств.

Вильгельм обязательно врезал бы брату, если бы мог это сделать так, чтобы не заметили женщины.

– Ансель надеется продолжить образование, – попытался он сгладить неловкость. – До этого времени он мало видел жизнь и почти не выезжал за пределы владений брата.

Улыбка Алиеноры стала мягче, хотя в глазах оставался тревожный блеск.

– В таком случае, Ансель Маршал, вам многое предстоит узнать, – сказала она. – Слушайте Вильгельма и следуйте его советам. Он знает, как жить при дворе, – она повернулась к Вильгельму: – Если вы собираетесь показывать ему мир за его маленьким окном, проследите, чтобы он в нем остался, – в ее глазах появилось отчаяние. – Ничто так не теснит душу, как потеря свободы.

* * *

Братья ужинали с женщинами в покоях Алиеноры. Вильгельм обратил внимание, что подаваемые блюда тоже стали лучше по сравнению с его предыдущим посещением. Шел Великий пост, и подавали соленого лосося и свежие креветки, хороший пшеничный хлеб, чтобы собирать соленые соусы, а также медовик и заварной крем с миндалем. Ансель нервничал и говорил больше, чем следовало бы, но Алиеноре это скорее правилось, чем раздражало.

– Он мне немного напоминает вас в те годы, когда вы служили своему дяде Солсбери, – поддразнила она Вильгельма, сжимая ему руку. – Вы никогда не были таким разговорчивым, но уши у вас краснели точно так же.

– Это потому что я часто оказывался слишком невинным для разговоров, госпожа, – ответил Вильгельм с серьезным лицом.

Она слегка ударила его по руке, таким образом выражая укор, но глаза у нее смеялись.

– А ваш брат тоже поет?

Вильгельм поморщился.

– Я не хочу очернять свою плоть и кровь, но голос Анселя напоминает голос петуха на рассвете. Однако он прекрасно играет в шахматы, – сказал Вильгельм, чтобы смягчить впечатление. – Вы известная мастерица, госпожа, но даже вам будет сложно у него выиграть.

Она сочувственно посмотрела на Анселя.

– Наверное, нам обоим было нечем заняться по вечерам, кроме как оттачивать мастерство. Я с удовольствием проверю, на что он способен.

После ужина Алиенора отвела Анселя в нишу у окна, где стояла шахматная доска с фигурками из слоновой кости и гагата. Вильгельм воспользовался возможностью поговорить с Маргаритой один на один. Она сидела на скамье рядом с жаровней, шитье лежало на коленях, но она сделала всего несколько стежков: это занятие ее явно не интересовало.

– Вы хорошо себя чувствуете, госпожа? – спросил он.

Она уже открыла рот, чтобы ответить ему так, как отвечала всем, но изменила решение и покачала головой.

– Нет, – глядя в пол, сказала Маргарита. – Мне совсем не хорошо.

– Мне очень жаль слышать это.

– Но вы не удивлены. Когда моя горничная держит у меня перед лицом зеркальце и я вижу в нем свое отражение, я понимаю, что выгляжу как ходячий труп.

– Нет, госпожа. Вы выглядите как существо из волшебного царства – наполовину призрачное, но прекрасное.

Она облегченно рассмеялась.

– О-о, Вильгельм, ваши светские манеры не изменяют вам никогда. Я знаю, что выгляжу как ожившая смерть. Ну, может, чуть-чуть теплее. Вы знаете, что я была беременна, когда мы отплывали из Виссанта?

– Такие слухи ходили, но я всегда с осторожностью отношусь к дворцовым сплетням.

– В таком случае вам, наверное, донесли и о том, что я потеряла ребенка?

– Мне очень жаль, госпожа. Это, вероятно, большое горе для нас и моего господина.

Маргарита поджала губы и опустила голову.

– Да, это так. Но Генрих… Его печаль отличается от моей. Я едва ли видела его после нашего приезда в Англию. Он… Он притворяется, будто ничего не произошло, а я – ничто. Если он смотрит сквозь меня, если он меня не видит, то ему не приходится признавать наш провал. Мне хотелось бы… Мне хотелось бы…

Она покачала головой. Ее наполненные слезами карие глаза умоляюще смотрели прямо ему в душу. У Вильгельма разрывалось сердце.

– Молодой король беспокоится о вас, – сказал он, и от этой лжи у него стало горько во рту.

Правда? – угрюмо произнесла Маргарита. – Вероятно, в той же мере, что и я о нем. У нас есть долг и обязанности, но только одному Богу известно, как нам удастся их выполнять. Я слышала, как Икебеф говорил Генриху, что все кошки и п…и темны по ночам…

Вильгельм сморщился от отвращения.

– Если бы я это услышал, то у Икебефа не осталось бы рта, чтобы идти на исповедь, – прорычал он. – И что ответил Генрих?

У Маргариты задрожал подбородок.

– Он был очень пьян, – ответила она спокойно и с достоинством.

Вильгельм выругался себе под нос. Он догадался, что Генрих не сказал ничего, а возможно, даже и согласился. Окружающие всегда оправдывали Генриха. Случившееся никогда не считалось его виной, но рано пли поздно должен наступить момент, когда ему придется отвечать за свою вину.