Исидор жует круассан.

– Что вы об этом думаете? – спрашивает Лукреция.

– Я не люблю юмор. Не люблю анекдоты. Я думаю, что к этому бесполезному занятию прибегают, чтобы скрыть отчаяние, являющееся естественным состоянием человека.

Он пристально смотрит на второй круассан, но сдерживает себя.

– Именно из-за юмора человек остается в унизительном положении. Без него он бы давно уже взбунтовался. Юмор, как анальгин, не дает чувствовать боль, и мы терпим то, с чем нужно бороться.

Лукреция встает за тостами и шоколадно-ореховой пастой, садится и начинает делать бутерброды. Она говорит с набитым ртом:

– Я не об этом спрашивала. Я хочу знать, что вы думаете о версии «Тристан Маньяр»?

– Появление этого призрака в нашем деле удивительно. Это действительно может стать версией. Настоящая, серьезная, интересная тайна порой открывается при помощи тайны еще более серьезной и еще более интересной.

Исидор снова берет айфон и печатает. Оторвавшись на минуту от своего занятия, он говорит:

– Тристан Маньяр был талантлив. Он не просто переделывал старые шутки. Я его обожал. Вот кто сумел превратить свою жизнь в отличный анекдот, заканчивающийся словами: «А потом он просто исчез».

Он делает вид, что разгоняет дым.

– Я думала, что вы не любите юмор.

– Наоборот, я слишком люблю это высокое искусство и не выношу, когда его унижают вульгарным кривлянием.

– Я вас не понимаю.

– Потому что вы не знаете трех основных принципов восприятия мира. Я не люблю юмор низкого качества. Юмор на телевидении в основном способствует деградации человека и его унижению, я его не выношу. Может быть, именно такой юмор Доллен называл юмором тьмы. Как бы там ни было, именно на нем основана индустрия Дария.

– Вы преувеличиваете.

– Я люблю тонкий юмор, самоиронию, абстракцию. Тристан Маньяр был в этом очень силен. Я не люблю юмор того же качества, что скверное вино. Но при этом с удовольствием выпью бокал «Бувэ Лядюбей» урожая 1978 года или чилийского вина «Кастильо де Молина» урожая 1998 года.

– Понятие «хороший юмор» очень субъективно, вот в чем проблема. А насчет вина все уже как-то пришли к общему мнению.

Исидор взмахивает чайной ложкой.

– Верно подмечено. Но Тристан Маньяр объективно был великим юмористом потому, что он открыл некий дополнительный подтекст. Его юмор не был сальным, непристойным, расистским. Его шутки – это интеллектуальные золотые самородки. Его юмор пробуждал разум, а не усыплял его.

Он читает вслух информацию, которую нашел в Интернете.

– Карьера Тристана Маньяра неуклонно шла вверх. Его наравне с Дарием признавали лучшим комиком своего времени. Он снял множество фильмов. Но после одного выступления с ним, видимо, что-то случилось. Он исчез безо всяких объяснений, оставив жену и детей. Это объясняют депрессией, говорят, что он уехал в другую страну и сменил имя.

Исидор кладет в чашку еще сахару и размешивает.

– Мне это кажется маловероятным… Правду об исчезновении этого человека еще предстоит узнать.

Он печатает несколько фраз.

– Итак, подведем итог. У нас есть: 1) орудие преступления – темно-синяя шкатулка; 2) надпись золотыми чернилами «Не читать!» и буквы «B.Q.T.»; 3) клочок засвеченной фотобумаги фирмы «Кодак»; 4) фотография убийцы в гриме грустного клоуна; 5) имя подозреваемого, произнесенное другим подозреваемым незадолго до смерти. Тристан Маньяр…

– Ну что ж, неплохо для начала. Чего нам не хватает?

– 6) мотива преступления; 7) доказательств; 8) Тристана Маньяра.

Исидор просит еще раз показать ему фотографию грустного клоуна и ищет в Интернете портрет Тристана Маньяра.

– Посмотрим, есть ли внешнее сходство.

Они сравнивают два изображения.

– Слой грима такой толстый, что черты лица разглядеть невозможно, – говорит Лукреция. – Да и красный нос не облегчает задачу.

– Не говоря уже о плохом качестве изображения с видеокамеры, которая снимала сверху. Нельзя даже понять, какого роста этот человек.

– Он точно выше Дария. Судя по телосложению, это может быть Тристан Маньяр.

– Или кто-то еще, – отвечает Исидор.

– Что вы собираетесь делать?

– Вы, Лукреция, начнете поиски Тристана.

– Разве мы не вместе будем это делать?

– Я буду вести параллельное расследование. Расследование сути, а не формы.

– То есть?

– Я уже говорил, что необходимо понять причину возникновения смеха. Все кроется именно там. Почему люди начали смеяться? Я пойду по следу к истокам этого биологически бесполезного явления.

Лукреция разочарованно вздыхает:

– Значит, мне придется работать одной?

– Мы будем рассказывать друг другу о своих достижениях.

Лукреция, скрывая огорчение, сует палец в банку шоколадно-ореховой пасты и облизывает его.

Ладно, вернемся на землю. Для начала нужно сделать необходимые покупки. Рюкзак. Трусы, лифчики, чулки. Косметичка. Помада. Духи. Лак для ногтей. Маленький револьвер калибра 7,65. Патроны. Шампунь для нормальных волос. Ночной восстанавливающий крем. Мощный фен, гостиничный слабоват. Зубная щетка. Фотоаппарат 18-115 с картами памяти. И… презервативы. Вдруг он передумает?

389 год до нашей эры

Греция, Афины

Зрители стоя аплодировали пьесе «Женщины в народном собрании». В этой комедии жительницы Афин собрались на площади, чтобы захватить власть и проголосовать за решительные меры, на которые никак не решались их трусливые мужья.

Сюжет был действительно смелым для своего времени.

Автор, маленький лысый толстяк, поднялся на сцену и поклонился ликующей толпе. Его звали Аристофан. Несколько месяцев назад он стал любимцем афинян. Его пьеса «Тучи», в которой он смело и открыто издевался над самим Сократом, представляла великого философа педантом-женоненавистником. В «Осах» он смеялся над судьями, коррумпированными эгоистами, и над аристократами, судившимися из-за любого пустяка.

Он не боялся никого. Раскритиковав философов, судей, аристократов, он не пощадил и своего знаменитого собрата Еврипида, осмеяв его в «Лягушках». В «Птицах» он высмеивал афинян, ссорившихся с соседями. Во «Всадниках» он замахнулся уже на главу государства, Клеона, изобразив его глупцом и тираном. «Плутос» порицал систему перераспределения богатств между аристократами и простыми людьми.

Персонажи пьес Аристофана впервые заговорили на том языке, на которым люди разговаривают в жизни. Новый автор не стеснялся в выражениях, рассуждая о задницах, о половых органах, о деньгах, о политике. Он создал новый, более динамичный театр, действие пьесы в котором прерывалось хором, музыкой, танцами. Он придумал интермедию, «парабазу», во время которой актер, играющий главную роль, снимал сценический костюм и начинал серьезно рассуждать о морали, выступая от имени автора. Этот прием превращал театр в политическую трибуну.