Трехо широко, словно ему не хватало воздуха, открыл рот, но оттуда донеслось лишь невнятное надсадное сипение. Фалько кивнул Кассему, и тот, поднявшись, наполнил водой из бутыли жестяную кружку. Фалько поднес ее к растрескавшимся губам пленника, который стал с жадностью пить.

– На самом деле ее зовут не Луиза, а Ева, – сказал он через мгновение, с трудом обретя дар речи. – Фамилию не знаю. Она тоже не испанка, а русская.

Фалько сделал вид, что не заметил, с каким удивлением уставился на него Паук.

– Опытная?

– Да. Очень. И с большими полномочиями. Гаррисон – всего лишь ее подчиненный. Решения принимает она.

– Через твою голову?

– Ее назначили сверху. И за операцию отвечает она.

– И кто же там наверху?

В ответ раздался еле слышный шепот. Фалько подставил ухо:

– Кто, я спрашиваю?

– Какой-то важный русский… Велел называть себя Пабло.

Фалько кивнул. Сходится. Пабло – это, скорей всего, Павел Коваленко, резидент НКВД в Испании.

– Ты видел его когда-нибудь?

– Видел. Он наблюдал за погрузкой. Крепкий, лысый, усатый. Они с Евой стояли в стороне и разговаривали. Наедине. Даже Гаррисон к ним не подходил.

– Как она связывается с центром?

– Через консульство… С парохода сгрузили шифровальную машину в чемодане. Еще пользуются французским и английским телеграфом.

– А Гаррисон?

– Он ни с кем не связывается, насколько я знаю. Всем крутит Луиза – она же Ева.

– Она знает, что я в Танжере? Меня опознали?

Трехо замешкался с ответом, и Фалько пришлось знаком остановить своего подручного, уже занесшего хлыст. Паук, стоявший за спиной у пленника, скорчил разочарованную гримасу.

– Да, – сказал наконец Трехо. – Уже два дня. Она знает даже твое настоящее имя – Лоренсо Фалько.

– Говорила про меня что-нибудь? Упоминала?

– Говорила, что ты агент франкистов. И очень опасен.

– Она так сказала?

– Этими самыми словами. Приказала Гаррисону заниматься тобой, но я не знаю, насколько плотно и кого для этого привлекут.

– А еще что-нибудь она говорила?

– Да… Говорила, что, наверно, тебя придется убрать.

Дождь не прекращался. Фалько стоял у двери и смотрел в ночную темноту. Он уже надел пиджак и докуривал вторую сигарету. Из дома вышел Пакито Паук.

– Интересное дело с этой русской, – сказал он. – Ты знал?

– Знал.

– Мир в самом деле тесен.

Они помолчали.

– Ну, что делать-то будем с ним? – спросил Пакито.

– Я как раз об этом и думаю.

– Оставлять нельзя. Если доберется до больницы или полиции, нас с тобой возьмут за…

– Знаю.

– Дальше-то что?

Вопрос был лишний. Профессионалам ли не знать, что дальше?

– На такой войне пленных не берут, – добавил Паук спустя минуту.

Прежде чем ответить, Фалько затянулся сигаретой:

– Надо так устроить, чтобы все подумали – он сбежал. Исчез бесследно.

– Могу это взять на себя, – предложил Паук.

– А тело куда?

– Я уже потолковал с Кассемом – он займется. Говорит, тут поблизости есть пересохший колодец.

Фалько кивнул, глядя на огонек сигареты. Потом поднес ее ко рту, в последний раз глубоко вдохнул дым и бросил окурок на мокрую землю.

– Отвяжи его… Пусть отдохнет.

– Ладно.

Паук ушел в дом, а Фалько долго смотрел на скудную россыпь далеких городских огней. Светящиеся точки виднелись и в бухте: вышли на промысел рыбаки.

Таковы правила игры, подумал он.

Они одни для всех. Ибо иных в природе не существует. Вся разница в том, что кто-то эти правила принимает, а кто-то нет, особенно когда приходит время расплачиваться за проигрыш. Удивительно даже, сколько на свете несостоятельных должников.

Он тоже вошел внутрь. Паук и Кессам уже спустили Трехо с балки. Тот сидел на полу со связанными за спиной руками – голый, бледный, избитый, сломленный и обессиленный – и сипловато, жалобно подвывал, как животное на бойне.

Фалько остановился перед ним, и Трехо поднял голову. В водянистых глазах блеснула искорка постижения.

– Ты ведь не убьешь меня? Нет ведь?.. Я же сказал вам все, что знал, сволочи… – моляще бормотал он, едва сдерживая рыдания. – Подумайте… Живой я буду вам полезней. Я уеду во Францию… Я никогда больше не ввяжусь в эту свалку…

Паук, стоявший сзади, нагнулся к нему, сунул руку в карман брюк. Улыбнулся.

– Прошу вас… не надо… не убивайте… У меня семья…

У каждого что-нибудь да есть, подумал Фалько, – дети, жена, мать. Каждому есть ради чего жить. Каждый хочет быть нужным и оттого становится особенно уязвим. В конце концов, это редкая привилегия – пройти по жизни без привязанностей. Без страха что-либо потерять. Вот как я иду и буду идти, пока не придет час некоему Пакито Пауку – как бы его ни звали – склониться и ко мне из-за спины. А до тех пор идти мне до темного берега налегке, неся с собой только самое необходимое для выживания на территории противника. Не имея иного добра, кроме коня и сабли.

В ранней юности Фалько вычитал эту фразу в каком-то авантюрном романе, и она ему понравилась. Он уже никогда не забывал ее. …Коня и сабли.

– Подождите… Ради бога!..

В правой руке Паука блеснул клинок. Чуть поодаль, скрестив руки на груди, стоял мавр Кассем и взирал на происходящее с боязливым любопытством.

Фалько завороженно наблюдал за лицом Пакито. За лицом человека, совершающего убийство. На лице этом не было ни удовольствия, ни гадливости – вообще никаких чувств. Улыбка исчезла. Была только сосредоточенность человека, которому предстоит важное дело. Свет лампы оставлял верхнюю часть лица в тени, и в ней мерцали жабьи глаза – очень блестящие и очень пристальные.

Не сводя их с жертвы, Паук ухватил Трехо за волосы, закинул ему голову назад и одним точным движением слева направо полоснул его по горлу в трех сантиметрах ниже подбородка.

Фалько сделал шаг назад, чтобы ударившая струей кровь не попала на башмаки.

Без двадцати восемь он непринужденно вошел в вестибюль «Мажестика», улыбнулся портье и проследовал в читальню. Там уселся на диван с таким расчетом, чтобы держать в поле зрения лестницу и выход на улицу, и минут десять прилежно притворялся, будто читает иллюстрированные журналы. Наконец, в последний раз скользнув рассеянным взглядом по странице со статьей Эдуардо Самакойса «Высокочтимый сеньор», а потом оглядев холл, поднялся и направился к лестнице.