Паола подняла взгляд и увидела, что на нее смотрит женщина, стоявшая на пороге. Это была флоренгианка, сквозь разорванное платье которой виднелись налитые молоком груди. На щеке выделялся огромный синяк, один глаз заплыл, из разбитой губы сочилась кровь. Мужчина что-то нетерпеливо рявкнул. Возле глаза у него была длинная свежая царапина. Женщина дернулась в сторону ребенка, но мужчина схватил ее за руку. Это мать или только кормилица?

Паола приподняла платье, чтобы женщина видела, что она кормит ребенка, и улыбнулась, показывая, что будет любить малыша и ухаживать за ним, будь то мальчик или девочка. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, а потом мужество оставило женщину. Она безнадежно кивнула. Мужчина оскалился и вытолкнул женщину наружу, он явно испытывал нетерпение; она пошла за ним молча, больше не сопротивляясь. Теперь для Паолы имело значение только одно: ледяные демоны дали ей кормить ребенка — значит, они позаботятся и о ней. Благодарение Древнейшей, ответившей на ее молитву!

Бенард Селебр уже стучал по мрамору, когда священники затянули утренние псалмы. Если он хочет добраться до дворца до восхода солнца, нужно выходить прямо сейчас; не стоит заставлять вериста ждать, если не хочешь неприятностей. Он с неохотой отложил в сторону молоток и резец, надел новую набедренную повязку, которую купил за медяк, полученный у Ингельд, рассеянно вытер руки и накинул на статую покрывало.

И побежал во дворец.

В отсутствие Бенарда Тод должен был помогать гончару Сатгару, из чего следовало, что он будет пожирать влюбленными глазами Тилию.

Распоряжение сатрапа Хорольда посетить Витеримский карьер показалось Бенарду спасением от верной смерти, но с тех пор он ни разу не видел Катрата, поэтому дело перестало выглядеть таким уж срочным. Более того, в путешествии отпала нужда. Он мог договориться со священниками, чтобы те отправили послание мастеру карьера, а он в свою очередь распорядится вырезать кусок мрамора нужного размера, который доставят в город во время весеннего разлива.

Между тем Бенард начал работать над третьим куском мрамора. Если из него не получится бог Веру, он сделает статую другого бога. Когда богиня Анзиэль даровала ему вдохновение, он еще не успел принять решение. Никогда прежде он не ощущал ее священный огонь так ярко, словно камень стал прозрачным, и он увидел саму богиню, стоящую внутри, очень похожую на Хидди, какой она предстала перед ним в ту ночь в храме. И без модели, рисунков и предварительных наметок на камне, он начал отсекать все, что не имело отношения к Хидди, чтобы сотворить статую Анзиэль. Сейчас в камне уже угадывались общие очертания фигуры. Ему очень не хотелось оставлять свою работу в таком виде. Он знал, что каждая минута, проведенная вдали от нее, будет тянуться для него бесконечно.

Поскольку Бенард не мог пройти прямиком через дворец, он появился в конюшне, слегка задыхаясь. Даже здесь он внимательно смотрел по сторонам, опасаясь появления веристов — ведь их не сдерживал эдикт Хорольда.

Повозка и упряжка были уже готовы, онагров успокаивал молодой настрианин; глаза онагров были закрыты, длинные уши мирно опущены. Повозка представляла собой потрепанную плетеную коробку на двух колесах, без изящных украшений, полагающихся экипажам состоятельных горожан вроде Ингельд. За всю жизнь Бенард лишь четыре раза ездил на колесницах, и всякий раз его тошнило. Внутри повозки уже были сложены чьи-то вещи и два пухлых меха с вином. Вино указывало, что возницей и стражем выбрали командира фланга Гатлагсона — довольно странное решение — но ехать с ним будет приятнее, чем с любым другим веристом. Гатлагсон был не в восторге от сына сатрапа, а потому страшно обрадовался, когда узнал, что Бенард сумел поставить этого оболтуса на место.

Бенард забрался в повозку, сел среди вещей и задумался о Хидди. О Хидди-статуе, а не о женщине из плоти и крови, которую он больше ни разу не видел. Он решил изобразить ее в более гордой позе — со вздернутым подбородком — а не такой, какой она предстала перед ним в храме. В результате придется немного изменить положение шеи и…

Старый Гатлаг в сильно помятой накидке, прихрамывая, пересек двор конюшни. Рядом с ним тащился огромный нескладный кадет с кожаным мешком. Бенард встал.

— Вот! — сказал кадет и протянул ему мешок. Внимательный глаз художника сразу отметил, с каким трудом двигался неповоротливый великан, и какие усилия ему пришлось затратить, чтобы поднять мешок.

Бенард сумел удержать его лишь двумя руками; колесница содрогнулась, онагры и настрианин протестующее фыркнули. Верист оценивающе покачал головой и недовольно посмотрел на мешок.

Бенард опустил его на дно колесницы и услышал мелодичный звон. Зачем им столько золота?

— Готов? — спросил Гатлаг.

— Готов, господин.

— У тебя нет вещей?

Бенард покачал головой. Он осторожно помог старику забраться на колесницу, сжав его запястье, но стараясь не прикасаться к скрюченным пальцам. С некоторым удивлением Бенард обнаружил, что сидит слева.

— Вы хотите, чтобы правил я? Леди Ингельд не раз говорила, что гораздо легче научить онагров рисовать. Однажды она разрешила мне править — и колесница едва не перевернулась. Замечательно! Вы еще уверены в своем решении?

— Мальчик, пора уже повзрослеть! — проворчал Гатлаг сквозь пивные пары.

Пиво было любимым напитком старика, но пиво нельзя перевозить на колесницах. Ни само пиво, ни кувшины не выдерживают тряски. Удивительно, что Гатлаг отважился на подобную поездку.

— Да, господин. Я постараюсь. — Бенард взял в руки поводья, вспомнил, что нужно сначала проверить тормоз (рукоять опущена вниз!), взялся покрепче за край колесницы и закричал настрианину:

— Готов!

Юноша неохотно вернулся в мир людей и отошел в сторону, забрав с собой и благословение своего бога. Длинные уши тут же поднялись вверх. С пронзительным ревом твари помчались вперед, стремясь вырваться из постромок. Колесница покатила по двору прямо в сторону дальней стены. Еще немного и они врежутся в нее и перевернутся. Бенард изо всех сил натянул правый повод, и колесница совершила смертельно опасный разворот. Когда Бенард понял, что оба колеса вновь касаются земли, он направил онагров к воротам, стараясь не поддаваться отчаянному желанию закрыть глаза.

Когда они выехали на улицу, ему ничего не оставалось, как цепляться за поводья, пока они катили вниз по склону к реке, лавируя между людьми, повозками, фургонами и носилками. Гатлаг трубил в бычий рог. Пешеходы и домашний скот разбегались, люди выкрикивали проклятия и задыхались в клубах пыли.

— В какую сторону? — спросил Бенард.

Гатлаг оторвал от губ рог и рявкнул:

— Налево!

Бенард повиновался. Они с трудом миновали телегу, запряженную быками, и дело пошло лучше. Да, конечно, именно в этом месте вода сходилась с землей, здесь была сосредоточена вся деловая жизнь города. Дамба служила не только защитой от воды, но и дорогой, здесь люди покупали и продавали, что-то сгружали и складывали в повозки. Под огромными тяжестями ползли, точно муравьи, носильщики; фургоны с грохотом проезжали между грудами товаров и яркими прилавками. Богатые восседали на носилках или в колесницах, возницы кричали и щелкали кнутами, разгоняя толпу — впрочем, без особого толка. К счастью, здесь оставалось место для маневра, и не было стен, к которым возница мог прижать зазевавшихся прохожих.