Кто мой муж… Кем был мой муж. Нет! Ну, не-е-е-ет! Макс! Ма-а-акс!

Боль и ужас разрывали сердце, лишали рассудка. Я извивалась, пытаясь встать, но не могла. Голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Но я едва это замечала, сходя с ума от страха за своего малыша и боли от смерти любимого мужчины. Отбрасывала руки врача, пытающегося меня удержать.

Женщина нажала какую-то кнопку. Через несколько секунд в палату влетели еще медики. Плечо обожгла игла. Я сразу отключилась.

А когда проснулась, за белыми жалюзи вставало солнце. Тупо болел шов и спина. Остро болело сердце. Обведя взглядом палату, я увидела, что мама спит в кресле. Привстала. Все заболело сильнее, но я хотя бы чувствовала свое тело. И ему хотелось пить и в туалет.

Мама дернулась, открыла опухшие от слез глаза. Подорвалась с кресла ко мне.

— Дочка…

— Зачем ты приехала? — чужим голосом просипела я.

— Не затем, чтоб искупить вину, Света. Понимаю, поверить трудно, но это так. Я просто вдруг поняла, что у меня есть ребенок. Что часть меня где-то там, в другой стране, совсем одна. Я не буду просить у тебя прощения… Тридцать лет, наверное, нельзя простить. Попрошу просто позволить быть рядом. Позаботиться о тебе хотя бы сейчас. Я…я видела внука. Никитку, да? Тот парень, Егор, сказал, что вы… Что вы так его назвали. Он замечательный. Так похож на тебя. И на Макса. Мне так жаль…

Я разрыдалась. Закрыла лицо руками и завыла в ладони, сотрясаясь всем телом. От этого сильнее разболелся шов. Но физическая боль не шла ни в какое сравнение с той, что терзала душу. Мама села на кровать и обняла меня. Так, как никогда раньше не обнимала, по крайней мере, в моей сознательной жизни.

— Поплачь, моя девочка. Поплачь, а потом успокойся. Возьми себя в руки. Живи дальше. Ты должна жить ради ребенка. Ради ребенка Макса!

Она гладила меня по спутанным волосам. Укачивала, бормоча что-то ласковое. Долго-долго. Пока не иссякли слезы. Пока я не затихла, слепо глядя опухшими глазами на безоблачное небо за окном больницы. Синее-синее, как глаза Макса.

Глава 44

Он был такой маленький. Господи… Такой маленький и хрупкий. Лежал в боксе под капельницей и с кислородной маской на малюсеньком личике. Но дышал сам. И с аппетитом ел из баночки с пипеткой.

— Настоящий боец, — говорил неонатолог.

Боец… Парни так иногда называли Макса. Я слышала. Боец… Такой же, как его отец.

Посещать Никитку можно было строго по расписанию. Я считала часы до этих драгоценных минуточек, которые могла провести со своим сыночком. Смотрела на него, стараясь запечатлеть каждую черточку. Каждое движение.

Не верила, просто не могла какое-то время поверить, что это мое тело его создало. Что вот он самый настоящий живой ребенок. У него глазки, носик-пуговкой, губки. Ручки и ножки. Что он мой. Что это я его родила. Что стала матерью.

Каким-то чудом, учитывая ситуацию, пришло молоко. Грудь болела, наливаясь. Мама учила ухаживать за ней… она вообще очень многому меня учила. Первое время практически не отлучалась из больницы.

На третий день после родов явился следователь. Тот самый Тимофей Александрович, что вечность назад предлагал мне дать показания в обмен на защиту. Он раздувался от радости и даже не путался хотя бы изобразить сочувствие к молодой вдове только что родившей недоношенного ребенка, которого сейчас выхоживали врачи. Задавал вопросы. О врагах, о криминальной деятельности Макса… Я отвечала, что ничего не знаю. Фактически все так и было. Я знала немногим больше того, что мелькало в прессе и было у всех на слуху.

Уходя, следователь посоветовал мне поскорее уехать из страны. И это, пожалуй, был лучший совет, который я могла получить. Даже после того послания…

Огромный букет кроваво-красных роз. Его проверили охранники вдоль и поперек. Парни во главе с Романом круглосуточно дежурили возле меня и Никитки. Охраняли лучше, чем первую леди, однако если бы кто-то хотел со мной расправиться, то он бы нашел способ. Но, как оказалось, меня решили оставить вживых. Конечно же, не просто так…

«Живи спокойно, не оглядывайся через плечо. Ни тебя, ни твоих не тронут. Я был должен твоему отцу и теперь мы в рассчете.

P.S: о наследстве забудь. Но денег тебе хватит на жизнь».

И вот, во второй раз я стала уплатой долга. Как какая-то бездушная вещь, собственность. Именно такая участь уготована тем женщинам, которым не повезло оказаться в мире огромных денег и не хватило ума и сил занять там свое место. Хотя, учитывая, что собственностью Макса я по-настоящему не стала, этот раз-первый. Можно так считать?

Какая разница….

Подписи не было. И бумага была напечатана. Так что даже если б я захотела найти… Но я не хотела. Пусть забирает. Мне не нужны, мне никогда не были нужны эти проклятые деньги. Деньги, вдребезги разрушившие мою жизнь. Деньги, отнявшие мою любовь.

Я могла бы остаться в этом городе. Но каждая улица, каждый дом, даже сам воздух здесь пропитаны болью от моей потери. Пропитаны той жизнью, которую нам с Максом оказалось не суждено прожить. К тому же и я, и мой Никитка в этом городе навсегда «бандитская семейка». Не такой жизни я хотела своему ребенку. Не такой жизни для нас хотел бы Макс. Потому я приняла решение: сразу как будет возможно, мы уедем в Польшу. Мама и Филип сказали, это даже не обсуждается. Просили просто поверить. И я поверила. Организм довольно быстро восстанавливался, набирался сил. Телу хотелось жить. Что до сердца… Моим сердцем теперь был Никита.

Он провел в боксе неделю. Стремительно окреп, набрал нужный вес. И вот я впервые взяла своего сыночка на руки. Такой маленький и теплый комочек, а уже настолько сильный. Совсем, как его отец. Я держала на руках сыночка, зарывшись носом в русый пушок на его головке и думала о том, что справлюсь. Справлюсь с чем угодно ради него.

Нас выписали через месяц. Могли бы и раньше, однако я хотела быть уверенной, что и правда все в порядке. А, если совсем честно, просто-напросто ужасно боялась за него. Иногда бывало, что целые ночи сидела возле него, положив ладонь на животик и слушая дыхание. Иногда в панике будила его. Сыночек открывал свои голубые, совсем такие же, как у Макса глаза и смотрел на меня так, словно все понимал…

А еще