Ждём? – спросил я. – Или уже пора?

Ждём! – подтвердил Алёшка. – Пока она по-человечески себя ведёт, мы хватать её не вправе.

Скучно тут, – вздохнул я. – И кто знает, сколько ещё проторчать придётся.

Вот с Костей мы от нечего делать в квадраты играем, – сообщил Алёшка. – Очень даже занимательно. Хотите, научу? Мысленно представьте квадрат, разделите четырьмя горизонтальными линиями и четырьмя вертикальными. Готово? Теперь вообразите, что вы в одном из малых квадратов, только в каком, не знаете. А надо выход найти. Какой первый ваш ход? Можно на клетку вправо, влево, вверх и вниз, а наискосок нельзя.

Но только я втянулся – и впрямь занятно оказалось! – как игру пришлось прервать. Ибо девица-упырица поднялась и медленно двинулась в сторону двери в жилую комнату.

На второй слой! – скомандовал Алёшка, и я, не тратя времени на объяснения, подчинился. Тут же стало понятно зачем: упырица не стала магически отодвигать засов, а попросту скользнула в Сумрак и прошла сквозь дверь. Не окажись мы глубже – вот тут-то и состоялась бы преждевременная встреча.

Всё это заняло секунду-другую. Очутившись в натопленной избе, упырица тут же вернулась в человеческий мир и внимательно огляделась.

Народу было много, и все спали. Восемь человек – сама баба (в цветке её души значилось имя – Клавдия), муж её Герасим, старуха Евдокия, матушка Герасима, сестра Герасима Наталья, четверо детишек, в чьи цветки я особо и не вглядывался – заметил только, что старшей девчонке двенадцать, а самому младшему три.

Упырица постояла-постояла, поозиралась и уверенно двинулась именно к этому младшему, свернувшемуся калачиком на широкой лавке. Темнота ей, конечно же, была не помехой. Как, впрочем, и нам.

Ну, сейчас! – азартно прошелестел Алёшка. – Сейчас начнётся!

И в самом деле, стоя над мальчонкой, Даша преобразилась. Щёки её ввалились, в глазах зажглись лиловые искры, из верхней челюсти выдвинулись длинные тонкие клыки, более всего похожие на немецкие карандаши, которыми ужасно любил писать дядюшка, ставя их по удобству куда выше гусиных перьев.

– Стоять! – вынырнул из Сумрака Алёшка и кинул в упырицу заклятье «холодное железо» – в просторечии говоря, оковы на руки и на ноги. Я меж тем углубил обитателям избы сон – зрители нам сейчас были совсем ни к чему.

Упырица дёрнулась вправо, дёрнулась влево – но её куцых силёнок было совершенно недостаточно, чтобы освободить конечности. Тут по меньшей мере третий ранг нужен, а то и второй.

– Войти в Сумрак! – вновь скомандовал Алёшка. – Непонятно сказал?

– К-куда? – растерялась девица. – Куда войти? Ты кто? Ты зачем?

– Что, и слова такого не ведаешь? – ухмыльнулся парень. – Ну, туда, куда ты шастала, чтоб сквозь дверь пройти.

– А, – сообразила наконец Даша, – в потёмки, что ли? Так бы сразу и сказал!

В Сумраке одно лишь в ней изменилось – исчезли драные тряпки, изображавшие собою одежду. Теперь уж ничто не скрывало её девичью красоту.

Упыриную красоту, напомнил себе я. Не хватало ещё слюни пускать. Ведь если называть вещи своими именами, то передо мной труп. Который ходит, произносит слова, даже думает – но в котором жизни не больше, чем в табуретке.

Тем не менее взгляд мой против воли прилип к её обнажённым бёдрам, потом переместился чуть выше – и очень трудно было оторваться. Здесь, в Сумраке, не было цветов (жалкую поросль синего мха можно не считать), но и в оттенках серого Даша производила сильнейшее впечатление. Тугие груди, огромные глаза, чуть припухлые губы… Вот память о том, что скрывается за этими милыми губами, и привела меня в чувство.

Я посмотрел на Алёшку – и понял, что тому приходилось ещё тяжелее. Быть может, он вообще впервые видит особу противоположного пола во всех мыслимых и немыслимых подробностях. Даже скорее всего так – судя по прерывистому его дыханию, по судорожно сцепленным пальцам, по напряжённой позе.

– Ну что, Светлый, – хлопнул я его по спине. – Давай уж, веди сие дело, как учили.

Мальчишка кивнул и уставился себе под ноги. Потом негромко спросил:

– Тебя и впрямь Дарьей звать?

– Истинно так, – согласилась упырица. – А вы кто?

– Иные мы, – вздохнул Алёшка. – Или никогда про таких не слыхала? Совсем тёмная?

– Не забудь, – напомнил я, – что на упырей заклятье «честное слово» иначе налагается. Не как на людей. Силовой колпак не на голову ставишь, а на сердце… вернее, на то, где когда-то оно было. И ауру подсвечивать без толку…

– Да знаю я! – отмахнулся парень. – Тоже учили!

Учили, прямо сказать, так себе. Иначе не тратил бы он столько силы понапрасну. Хотя не его в том вина, да и не его наставника – им обоим попросту не было на ком практиковаться. То ли дело в Петербурге, где Харальд заставлял проштрафившихся низших Тёмных служить наглядными пособиями для новичков! Низших он вообще не жаловал, держал в жесточайшей строгости, на оборотней надевал магические рогатки, от чего те в полнолуние никак не могли перекинуться и испытывали оттого лютые муки, упырей насильно поил разведённым в нужной пропорции вином – для них это было всё равно как для человека едкая щёлочь. В первые месяцы моего обучения довелось мне поупражняться и на упырях с оборотнями, и на ведьмах послабее.

«Между прочим, – пояснял Александр Кузьмич, – лет сто назад в немецких землях среди инквизиторов немало Тёмных водилось. Я про человеческую инквизицию, конечно, не про нашу, Иную. Так вот, они, Тёмные эти, для того ведьм и хватали, и мучили, чтобы в магических умениях усовершенствоваться. Поупражняться на низших, дабы выбиться в Высшие».

По сравнению с Харальдом дядя Яник был истинным человеколюбцем… то есть инолюбцем, конечно. Провинившуюся ведьму мог посечь, нашалившего упыря мог надолго лишить людской крови, но на большее фантазия его не простиралась.

Впрочем, упырица Даша раскололась легко. Слишком уж слабенькой она оказалась, да и не сказать чтобы шибко умной.

Лет ей стукнуло девятнадцать, до сентября сего года проживала она в Московской губернии, в городе Дмитрове, числилась в мещанском сословии, отец её был мясником… и надо же такому случиться, что по уши втрескалась девица в торговца-коробейника. «Говорил, что с самого Екатеринбурга товар носит, и товар-то какой чудесный: бусы хрустальные, камушки разноцветные, нитки самого разного окраса. И собой чудесен: волосы как вороново крыло, кольцами вьются, и глаза как виноградины».

Любовь продолжалась аж целую неделю, пока у коробейника ни шатко ни валко шла торговля на ярмарке. Встречались по ночам на сеновале в мясницком доме, коробейнику Васеньке удавалось как-то проникнуть к своей возлюбленной, не потревожив собак, не попавшись на глаза никому из многочисленной мясницкой семьи и не менее многочисленным соседям. «Умел он ходить тихонько… ничто под ногой и не скрипнет!» А уж как любил! Каким был страстным и нежным, как пылко целовал, начиная с шеи и опускаясь всё ниже и ниже! Утром Даша просыпалась осчастливленной и обессиленной. «Да на тебе лица нет, – волновалась её матушка Аглая Ниловна, – чай, хворь прицепилась? Надо бы в деревню тебя сводить, к бабке Ползучихе».