Выключила воду, накинула полотенце, достала из сумки телефон и стерла номер Вершинина из записной книжки.

Какое счастье, что папе не удалось набиться ей в провожатые, и теперь не нужно ни перед кем делать вид, что ничего не произошло. Впрочем, будь она с отцом, эта девушка вряд ли к ней подошла бы. И сейчас Наташа думала бы о Вадиме и ждала, когда он позвонит.

Она вернулась в ванную, натянула фланелевую рубашку – надо бы постирать, уже который день ее носит, включила компьютер и задумалась, не выпить ли коньяку… А невеста у Вадима такой и должна быть – нежной, аккуратной, с длинными бледно-розовыми ногтями. У Наташи таких ногтей отродясь не было, длинными ногтями по клавиатуре не очень-то постучишь.

Компьютер загрузился, и Наташа забыла про коньяк. Нашла железнодорожную справочную – билеты до Стасова там были.

Петр Михайлович оторвался от компьютера, поглазел в окно – сплошная темень, потер ладонями глаза и задумался. Теперь, когда за Сережу можно не опасаться, за фирму тоже, он может наконец посидеть просто так и не думать ни о чем. Что-то не давало ему покоя, что-то совсем незначительное и на фоне его действительно горестных проблем вроде бы и неприметное. Он залез в карман пиджака и снова вынул злополучное письмо, словно не выучил его наизусть. Вот оно! Письмо начиналось словами «У Вашей жены…». Слово «вашей» было написано с большой буквы. Так мог написать только тот, кто ведет деловую переписку, написать машинально, по привычке. Обычный человек никогда не обратится к адресату в такой форме. Тем более в анонимном письме.

Он вспомнил ускользающую мысль, которая не давала ему покоя. Утром, здороваясь с Мариной, он уловил странный, непривычный для подруги жены любопытный взгляд. Любопытный и злой. Тогда ему было не до Марины и не до ее взглядов. Тогда ему еще нужно было объяснить налоговику, что с ним, с Сапрыкиным, такие игры не пройдут, лучше и не пытаться, и что самому налоговику надо благодарить судьбу за то, что толком не успел навредить ни Петру, ни себе. Будем надеяться, что объяснил он это доходчиво и больше сюрпризов от налоговой не будет.

Значит, Марина? В фирме только она ведет деловую переписку. Марина и он сам. Все остальные пишут ему попросту, безо всяких заглавных букв в обращении. Он открыл почту и для верности стал просматривать входящие письма. Точно, никаких заглавных букв. Писем было много, кто-то докладывал о выполнении работы, кто-то просил отгул, кто-то сообщал, что болеет.

Он отвернулся от компьютера и уставился на дубовую дверь. Марину он взял когда-то по просьбе Александрины. Жена редко просила его о чем-либо, и всегда только за других. Вот и тогда она долго рассказывала, какое трудное у Марины положение: мама болеет, нужны лекарства, а денег не платят, да и какие это деньги? Смех один. А образование у Марины отличное: физтех, и работу она согласна выполнять любую, и семьей не обременена – сколько нужно будет работать, столько и станет. Он бы взял эту Марину, будь она хоть трижды дурой, и удивлялся, как Александрина этого не понимает. Как она может не понимать, что он живет на свете только для нее одной? Жил то есть.

Он взял Марину на работу и ни разу не пожалел об этом. Она всегда умела отделять главное от второстепенного, важное от ерунды, она помнила все сроки сдаваемых работ, она давно стала его правой рукой.

Он вздохнул, повернулся к телефону и набрал номер.

– Да, Петр Михалыч.

– Пишите заявление, – негромко произнес он.

Еще оставалась надежда, что он ошибся, она могла бы удивиться или просто сыграть удивление, и ему не пришлось бы вычеркивать из жизни человека, с которым они прошли вместе самые трудные годы и которого он давно считал близким.

Марина не удивилась, только как будто задержала дыхание. Она принесла заявление об уходе через несколько минут.

Он прочитал написанные от руки слова, расписался и вернул ей принтерный лист.

– В приказ!

Петр Михайлович осторожно протянул руку к будильнику и нажал на подсветку – пять часов. Он еще полежал немного и аккуратно выбрался из-под одеяла. Оглушающая ненависть, которой он панически боялся, не появилась, и он был так рад этому, что все его остальные несчастья, и неизвестность будущего, и какая-то абсолютная тупость мыслей казались не такими пугающими. Он знал, что жена не спит. Он и сам не смог заснуть, разве что иногда проваливался в мутный полусон.

Вчера Александрина легла, не дождавшись его, и всю ночь беззвучно плакала, изредка переворачивая мокрую от слез подушку. Он и сам не понимал, откуда знает, что она не спит и плачет. Просто чувствовал. Петр знал, что она боится неизбежного разговора, оттягивает его и хочет, чтобы он скорее остался позади. Петр все о ней всегда знал, не догадывался только, что она его разлюбила.

Есть не хотелось, но он поставил чайник и заглянул в холодильник. Ему предстоял долгий путь, и подкрепиться было необходимо. Что он будет делать один? Без нее?

Он заварил чай, сделал два бутерброда с колбасой, с трудом засунул их в себя, оделся, стараясь не шуметь, и, помедлив, заглянул в спальню.

– Я уеду по делам, вернусь завтра вечером. Ты звони, если что.

Жена молчала, и он еще потоптался в дверях.

– Ты не бойся, я сделаю все, как ты захочешь.

Она опять не ответила, и тогда Петр тихо вышел из квартиры, спустился пешком по лестнице – почему-то ждать лифта он не мог, сел в холодную машину, включил дворники, подождал чего-то и осторожно выехал на улицу.

Когда-то жена очень его любила. Петр не сразу это понял и очень удивился, все-таки он был самым обычным человеком, а она – богиней. Она вообще оказалась совсем не такой, какой виделась ему вначале. Он и сейчас не понимал, почему она производит впечатление равнодушной и высокомерной, на самом деле в ней не было ни того, ни другого. Он готов был любить Александрину любую, даже злую и неумную, только бы видеть рядом божественной красоты лицо, а она оказалась нежной, доброй и очень неуверенной в себе. Последнее было просто необъяснимо – ведь она вполне успешная женщина, очень умная и настоящая красавица.

Петр долго не мог понять, а потом поверить, что она ревнует его почти до потери рассудка. Сначала это показалось ему очень смешным и даже приятным, а потом стало сильно раздражать. Неужели она считает, что он способен мелко и пошло ее обманывать? Придумывать несуществующие командировки и совещания? Неужели она не понимает, что для него не существует других женщин? Почему она ему не верит?

Неожиданно ему сделалось зябко в машине с включенной печкой. Александрина не верила ему, потому что он всю жизнь ее обманывал.

Ему было страшно думать об этом, он включил радио, а потом выключил – раздражало.

Александрина ревновала его отчаянно, она как будто излучала страх и раздражение и как будто специально старалась сделать все, чтобы они не чувствовали себя счастливыми. А ведь она и не была счастлива, вдруг пришло ему в голову. Она не знала, как сильно он ее любит, потому что он никогда не говорил об этом. То есть он, как каждый муж, иногда говорил, что любит, особенно когда жена об этом спрашивала, но ни разу не сказал правды: он не может без нее жить, не может дышать, без нее он обречен на медленное умирание. Она ревновала и страдала, а он ничем ей не помог, только раздражался.