Ступишина отправить жалобу с очередной почтой. О своём праве на защиту княжеского достоинства с помощью дуэли он знал, но оправдывался ссылкой на специальный указ о поединках, в которых говорилось, что тот, кто сам чинит расправу над обидчиком, теряет право иска в суде. Неужели он надеялся найти управу на Улыбышева в суде, отлично представляя, каково было тогдашнее правосудие? Сам себе противореча, Долгоруков пишет, что правосудие закрыло оба глаза на произошедшее, потому что Улыбышев спокойно и беспрепятственно разгуливал по Пензе и рассказывал всем, как он наказал прелюбодейство вице-губернатора. Ступишин пытался собрать хоть какие-то свидетельства и доказательства неблаговидного поступка Улыбышева, но сам потерпевший отказался в этом участвовать, полагая, что намерения губернатора были неискренними. Какие доказательства, если полгорода видели, как трость Улыбышева опускалась на его затылок? Иван Михайлович предпочёл уподобиться страусу, спрятавшего голову в перья, и ждать из Петербурга реакцию на свою жалобу.

Екатерина, рассмотрев жалобу и, очевидно, узнав все обстоятельства дела, приняла мудрое решение отправить пензенского вице-губернатора пока в отпуск. А в Пензу на расследование дела Улыбышева-Долгорукова был выслан экзекутор сената г-н Казнаков. Во Франции в это время как раз казнили королеву Марию-Антуанетту.

Возвратившись в Пензу, Долгоруков узнал, что Казнаков следствие ещё не закончил, и что весь город склонен был винить вице-губернатора, считая, что он жил с госпожой Улыбышевой. А Улыбышев по совету друзей успел принести повинную императрице, и Казнаков был настроен явно в его пользу. Улыбышев в письме Екатерине утверждал, что Долгоруков «вкрался к нему в дом», подружился с его хозяином и даже одалживал у него деньги, а потом «похитил» у него жену, которую он, Улыбышев, очень любит. Долгоруков скоро узнал, что императрица была сильно возмущена поведением своего вице-губернатора и якобы произнесла фразу: «Он потеряет место!» Несомненно, «заклятые друзья» Ивана Михайловича в столице добавили к объяснению Улыбышева свои «соображения» и окончательно сформировали у императрицы образ распутного и некомпетентного вице-губернатора.

Между тем, Казнаков закончил следствие и уехал в Питер, прихватив собой Улыбышева, а Евгения Сергеевна Долгорукова, узнав о страданиях нашего Вертера, простила его и тем сильно облегчила переживания своего непутёвого супруга.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Дело Долгорукова-Улыбышева было решено окончательно только в 1797 году, когда Иван Михайлович и думать о нём забыл и спокойно пользовался синекурой, предоставленной ему работой в Соляной конторе в Москве. Впрочем, когда он узнал, что Улыбышев был оправдан, то погрузился «в бесчувственную задумчивость».

Даже при строгом моралисте Павле I амуры продолжали безнаказанно порхать над Россией и творить свои коварные дела. Так в «Петербургских ведомостях» за 1798 год помещено объявление о продаже книги «Любовники и супруги или мужчины и женщины». Желающих заинтриговывают содержанием книги – там есть всё: и «разговор купидона с дурачеством или торжество дурачества над любовью; нечто на счёт гордых красавцев, которые пренебрегая всякую женского пола красоту, только в самих себя влюбляются; забавные грамотки к красавицам», а также сообщается «о немощи, жеманстве, хитростях, властолюбии и первой любви женщин, также и о… начальном распутстве мужчин».

Появилась в продаже и другая книга под названием «Нежные объятия в браке и потехи с любовницами (продажными)». Из книги можно видеть «выгоды и преимущества одной жизни перед другою». О, ужас! О, времена и нравы! И куда только смотрел император, бескомпромиссный блюститель нравственности?

Впрочем, скоро в «Санкт-Петербургских ведомостях» за 1799 год было помещено объявление о поступившей в продажу книги «Примечатель света или живи, подумав». Всего за 1 рубль 20 копеек молодой девице можно было узнать всё о том, как ей вступить в свет. Или вот книга «Четыре года жизни княгини К. или образец супружеской верности». Всего-то за 65 копеек дамы могли узнать, как княгиня К. изменяла мужу остальные годы своей жизни. Но как бы то ни было, тренд в сторону пропаганды добродетельного поведения дам при Павле I стал-таки заметен.

Тем не менее начало XIX века не только не образумило русских дам или «окоротило» их порывы к французской и вообще к европейской моде, а наоборот придало их энергии новый импульс. А. Миклашевский приводит в «Русской старине» поручение смоленской помещицы Акулины Елисеевны Свистуновой своему слуге, собравшемуся ехать в Смоленск. Безграмотная Свистунова в 1810 году написала ему реестр поручений и покупок, включавший в себя 53 пункта, причём на обороте листов значились ещё 19 пунктов, но Свистунова (или слуга) тщательно их вымарала.

Чего же хотела Акулина Елисеевна для своей особы? Первым делом шляпку пуховую «масонсон», перо струсовое (страусовое) на слоновой кости, уваль (вуаль) французскую с цветочками и уваличку полушёлковую, но непременно модного цвета. Ну и, конечно, мацерьяльного гардинапилю на капот, чулки ажурные с цветочками, парщатки (перчатки) галтерейной работы, башмаки аршавские (варшавские), перстень модный сяпир (сапфир), кружев английских на манер барабанных т. е. Брабантских, маленькую кларнетку (лорнетку), так как я близка глазами (т.е. близорука) и зонцик (зонтик) красный коленкоровый с набалдашником от жару.

Тут Свистунова перевела дух и начала нумерацию поручений сызнова. Вероятно, она поняла, что никаких её средств на все эти «галантереи» не хватит, и она сделал оговорку: если денег не хватит, то нужно взять их у нашего человека Павлика (по всей видимости, своего крепостного, отпущенного в город) – он должен продать корову помещицы, дежу51 масла да «творох салёнай». И вот тогда на вырученные деньги следовало купить подсвечники английские на манер абликаторовых, щипцы с модной пружинкой, малиновый анбончик, румян, картин тальянских на манер рыхвалеевой (Рафаэль) работы на холсте, для Машки голубые панчохи (чулки) со стрелками, кабат гризетовой, саян камлотовой и т. п. «Да ещё нельзя ли купить самих ручных булавок? Да ещё нельзя ли купить хорошаго кучиерёнка, да тамбурную иголочку?» Далее следуют ещё 23 пункта, в том числе: «Ахцти (ах-ти), забыла гребёнку в косу на голову… а ещё не забудьте (спросить) пачему (почём) животрепещущая малосольная рыба фунт»52.

И опять реестр прерывается размышлениями о деньгах. Свистунова чувствует, что в своих желаниях зашла слишком далеко – тут никаких денег не хватит. И тогда она вспоминает, что можно ещё продать кадку капусты квашеной, три куска холста, да льняное семя. Но не думайте, читатели, что духовные запросы были чужды Акулине Елисеевне. Отнюдь нет. Есть в реестрике и пункт – последний – купить нашему Мишке наскрипку, т.е. скрипку на манер английских и книжку «по вашему укушу» (т.е. вкусу) под названием роман ˮсочинение Любия Гарая и Поповаˮ».

Вот мы и получили некоторое представление о наших провинциальных дамах. Если читатель не разобрался в названиях некоторых товаров, заказанных мадам Свистуновой, пусть не смущается: автор заметки Миклашевский тоже не смог понять, что скрывалось за всякими абончиками, кабатами и сочинениями Любия Гарая.

Жизнь дорожная

Наша дева насладилась почтовой скукою вполне: семь суток ехали оне…

А.С.Пушкин «Евгений Онегин»

В жизни русского человека передвижение по своим городам и весям имеет особое, я бы сказал, сакральное значение. Расстояния между населёнными пунктами в Российской империи не имели себе равных, а дороги… Да что о них говорить – читатель и сам знает, что такое наши дороги, и какая есть ещё беда. И 200 с лишним лет тому назад их состояние не выдерживало никакой критики. Самый главный тракт между Москвой и Петербургом ещё кое-как поддерживался в приемлемом состоянии, а до других транспортных артериях руки у властей не доходили.

Губернаторы и их чиновники обязаны были постоянно навещать жителей своих уездных городов и сёл, следовательно, в дороге они проводили достаточно длительное время. Использовали они главным образом собственный транспорт, в том числе и по нуждам, возникавшим у них в соседних губерниях. Существовал и почтово-ямщицкий сервис, например, между обеими столицами и между Петербургом и некоторыми крупными городами или, к примеру, на сибирском тракте.

Ю.М.Лотман сообщает, что при получении почтовых лошадей на станциях существовал строгий порядок. В первую очередь обслуживались фельдъегеря со срочными государственными пакетами, а потом уже давали лошадей согласно