Фредрика я знаю исключительно по публикациям.

— О чем вы говорили за ужином?

Улыбка на лице графа сделалась шире.

— А вот это самое интересное.

— Правда?

— В первую половину вечера мы обсуждали работу Жоржа де ла Тура. Вы, кстати, видели ее у меня в гостиной. Что скажете?

— Скажу, что нам лучше не уклоняться от темы.

— Но ведь это и есть тема разговора. Терпение, мой друг, терпение. Вот как, по-вашему, это подлинный де ла Тур?

— Да.

— Почему же?

— Кружева написаны в очень характерной технике. К тому же никто, кроме самого де ла Тура, не смог бы так пропустить свет от свечи меж пальцев натурщика.

Граф с любопытством посмотрел на Пендергаста, и в его глазах промелькнуло нечто неопределенное. Выдержав длинную паузу, Фоско очень тихо и серьезно произнес:

— Вы поражаете меня, Пендергаст. Я впечатлен. — Из голоса графа исчезли шутливые, фамильярные нотки. — Двадцать лет назад я оказался в небольшом финансовом затруднении и выставил на аукцион Сотби ту самую картину. Тогда Гроув опубликовал заметку в «Таймс», где назвал полотно одной из подделок Делобре[57] начала века. У меня на руках имелось доказательство подлинности, но картину все равно сняли с аукциона, и я потерял пятнадцать миллионов долларов.

— Значит, — поразмыслив, произнес Пендергаст, — вы говорили о том, как Гроув повесил на вашу картину ярлык «подделка»?

— Да, вначале. Затем мы заговорили о Вильнюсе — о его первой большой выставке в Сохо в начале восьмидесятых, и Гроув напомнил, как по этому случаю написал легендарную разгромную статью. А ведь после того карьера Вильнюса так и не восстановилась.

— Странные темы для беседы.

— Не могу не согласиться. Однако дело дошло и до леди Милбэнк, до их с Гроувом интрижки, имевшей место несколько лет назад.

— Веселый же получился ужин.

— Веселее не придумаешь.

— И как отреагировала леди Милбэнк?

— А как, вы считаете, должна была отреагировать леди? Интрижка разрушила ее брак, а Гроув поступил с ней омерзительно — оставил с ребенком, мальчиком.

— Похоже, причины для смертельной вражды с Гроувом имелись у каждого из вас.

— Воистину имелись, — вздохнул Фоско. — Мы все ненавидели Гроува, и Фредрик тоже. Я совсем его не знаю, но, похоже, несколько лет назад, работая редактором в «Арт энд стайл», он имел дерзость написать о Гроуве нечто неодобрительное. У Гроува имелись друзья на высоких должностях, и Фредрику пришлось искать новое место работы. Бедняга потом годами обивал пороги.

— Во сколько закончился ужин?

— После полуночи.

— Кто ушел первым?

— Первым из-за стола встал я. Мне действительно было пора уходить, ведь я нуждаюсь в длительном сне. Увидев, как следом за мной встали и остальные, Гроув чрезвычайно расстроился. Он очень не хотел, чтобы мы уходили, даже настаивал на кофе.

— Знаете почему?

— Думаю, боялся оставаться один.

— Можете точно вспомнить, что он говорил?

— В определенной мере. — И с пугающим реализмом Фоско заговорил взволнованным голосом, растягивая слова в истинно аристократической манере: — «Друзья мои! Только-только наступила полночь, ведь вы не собираетесь покинуть меня прямо сейчас? Я столько лет посвятил неоправданной гордыне, но вот я очистился, и мы с вами воссоединились. Это надо отметить. У меня имеется отличный портвейн, мы просто обязаны его распить». — Граф шумно вздохнул. — Я почти соблазнился.

— Вы все ушли вместе?

— Кто как.

— Я хотел бы знать как можно точнее, во сколько ушли вы.

— В двадцать пять минут первого. — Фоско взглянул на Пендергаста. — Простите за дерзость, но за таким множеством вопросов вы забыли один, самый главный.

— Какой же, граф Фоско?

— Вы не спросили, почему Джереми Гроув в последний час собрал у себя четверых своих заклятых врагов.

Долгое время Пендергаст тщательно обдумывал это, размышляя о графе. Затем произнес:

— Хороший вопрос. Считайте, я его задал.

— Его задал и Джереми Гроув, едва усадив нас за стол. И ответил словами, которыми подписал приглашения: он желал искупить вину перед теми, с кем поступил наиболее несправедливо.

— У вас есть копия?

Улыбнувшись, Фоско достал из кармана записку и передал ее Пендергасту.

— Перед Вильнюсом свою вину он искупил, — сказал фэбээровец. — Написал статью.

— И статью шикарную, согласитесь. Вильнюс скорее всего уже арендовал Десятую галерею, а работы, которые он выставил, уходят по двойной цене.

— А с леди Милбэнк? С Джонатаном Фредриком? Как Гроув искупил вину перед ними?

— Восстановить брак леди Милбэнк он был не в силах и предложил кое-что в качестве компенсации. Роскошное ожерелье, которое Гроув выложил на стол перед леди Милбэнк, стало достойной заменой тому высохшему стручку, я имею в виду барона Милбэнка. Безупречные шриланкийские изумруды в сорок карат ценой ни много ни мало миллион долларов. Леди Милбэнк едва не упала в обморок. Джонатану Фредрику Гроув дал то, чего тот желал больше всего, — кресло президента «Эдсель фаундейшн».

— Просто удивительно. А что же Гроув сделал для вас?

— Уверен, ответить на этот вопрос вы можете сами.

— Так значит, — кивнул Пендергаст, — искупить вину перед вами Гроув хотел, написав статью для «Берлингтон мэгэзин»? «Новый взгляд на „Воспитание девы“ Жоржа де ла Тура»?

— Совершенно верно. Гроув признавался в ошибке и подтверждал подлинность блестящей работы. Он прочел статью вслух, при всех за столом.

— Статья осталась лежать рядом с компьютером. Неподписанная и неотправленная.

— Самая что ни на есть правда, мистер Пендергаст. Из нас четырех смерть Гроува обездолила только меня. — Фоско развел руками. — Обожди убийца хотя бы день, и я стал бы на сорок миллионов богаче.

— Сорок? Мне показалось, вы сказали пятнадцать.

— Во столько полотно оценили на Сотби двадцать лет назад. Сегодня картина ушла бы за сорок. По меньшей мере. А если к этому добавить оправдательную статью… — Граф пожал плечами. — Теперь я утешаюсь тем, что смогу любоваться картиной весь остаток жизни. Никто не верит в ее подлинность, но это не важно, ведь я сам верю. И вы.

— Да, — сказал Пендергаст. — В конце концов, значение имеет лишь это.

— Хорошо сказано.

— А тот Вермер, что висит рядом?

— Подлинник.

— В самом деле?

— Картина датируется тысяча шестьсот семьдесят первым годом. Мэтр написал ее где-то между «Дамой, пишущей письмо, и ее служанкой» и «Символом веры».

— Как она вам досталась?

— Это наша семейная реликвия, Фоско не считали и не считают нужным похваляться достояниями рода.

— Просто поразительно.

— У вас найдется время, — с улыбкой поклонился граф, — осмотреть всю коллекцию?

Мгновение Пендергаст колебался, затем сказал:

— Честно говоря, да, найдется.

Граф повел Пендергаста к выходу и уже в дверях, обернувшись, приказал:

— Буцефал, моя прелесть, приглядывай здесь.

Ответом ему был оцифрованный пронзительный крик.

Глава 14

Д'Агоста продирался