и она осталась бы в живых, но… она предпочла умереть, но не достаться людям. Они не пощадили бы и роженицу. Любая алийка выбрала бы смерть, а не плен и рабский ошейник… в лучшем случае. Всегда есть надежда вырваться из плена, но когда привязывают врастяжку меж четырех кольев и весь отряд…

Он умолк.

— Но как же ты… — Я осеклась.

— Я родился в страшный день, но под счастливой звездой, — помолчав, сказал Ирранкэ. — Старуха знахарка завернула меня в свое тряпье, укрылась в погребе и сидела там, пока не остыло пепелище, а люди не убрались прочь. На наше счастье, я уродился не крикливым и нас не обнаружили. А уже на мое особенное счастье — в погребе у нее имелись кое-какие припасы, и она давала мне сосать тряпицу, намоченную козьим молоком. На третий день пришли алии, среди которых был мой дед, отец моей матери. Он и дал мне это имя.

— А знахарка?

— Она еще долго прожила при нашем дворе. Успела даже выучить меня разбираться в травах по-человечески, у нас-то их используют совсем иначе, — Ирранкэ улыбнулся. — Многие говорили, что не место человеку в наших краях, но дед готов был золотом осыпать ту, что спасла сына его любимой дочери.

— А я никогда не видела отца, — зачем-то сказала я. — Не знаю даже, каким он был, бабушка не желала рассказывать о нем. Говорила только, в родителя удался, такой же беспутный, только герцогского отпрыска хотя бы воспитание и долг его вельможный сдерживали, а этого шалопая ничем не остановишь…

— Герцогского? — нахмурился Ирранкэ.

— Ну да. Мой дед — бастард, хоть и не признанный. Но, конечно, на бабушке Берте он жениться не собирался, мало ли таких служанок! А куда он потом пропал, никто не знает. И отец так же — исчез однажды, и с концами.

— Надо же… — протянул алий. — А я все думал, на кого же ты так похожа! Вроде бы и на Берту, но есть еще что-то. Теперь вижу: вы же с герцогом словно брат с сестрой! Но не скажи ты, я и не догадался бы.

— Да и не нужно. Кто знает, тот помалкивает, а кто не знает, тому и не следует, — серьезно ответила я. — Я просто ключница.

— Откровенность за откровенность, — улыбнулся Ирранкэ и коснулся губами моего виска. — Иногда нужно, чтобы тебя услышали.

— Не умирай, — беззвучно попросила я, но Ирранкэ все равно разобрал, а может, прочитал по губам, и ответил негромко:

— Это не мой выбор. Я хотел бы остаться. Не с тобой — этого я сделать не могу, — но хотя бы в твоей памяти. Не так страшно уходить, когда знаешь — о тебе помнят…

— Даже если той памяти, как и жизни человеческой, — словно у бабочки-однодневки, по вашему-то счету?

— Да, — серьезно сказал он. — Знаешь, почему мы так редко сходимся с людьми?

— Теперь, наверно, знаю, — ответила я. От него пахло почему-то свежим снегом. — Вы же не каменные и не ледяные, хотя притворяетесь лучше некуда.

— Вот именно. — Ирранкэ обнял меня крепче. — Я ведь помню, как повстречал Берту. Она была совсем юной, не старше тебя. Времени прошло всего ничего, а ее уже не стало… А я всего лишь был знаком с нею, не более того, и то мне стало не по себе. Когда же узнаешь кого-то лучше, а вскоре потеряешь…

— Больно? — зачем-то спросила я.

— Да. — Он помолчал и добавил: — Существует множество легенд о людях и алиях. И ни одна не заканчивается счастливо. А наша завершится, даже не начавшись. И тоже печально.

— Почему?

— Потому, что я уйду и никогда не вернусь. Потому, что я тебя опозорил, так у вас говорят, я не путаю? А что ты могла принести в приданое мужу, кроме девичьей чести и той горстки золотых?

— С такой «горсткой» и горбатую вдову с пятью детьми умчат с присвистом… — пробормотала я. Мне почему-то сделалось смешно: много эти алии понимают в наших обычаях! — А я и отбиться бы сумела, если б не захотела… Ты что, смеешься?

— Конечно. — Ирранкэ провел ладонью по моим волосам. — Вот и ты улыбнулась.

— Не вздумай сказать, что я еще встречу своего человека и буду счастлива, — удачно припомнила я фразу из какого-то романа: дамы читали их друг другу за рукоделием, волей-неволей что-то да услышишь. — И довольно об этом! Может, я завтра с лестницы упаду и шею сверну, так что ты меня переживешь…

— А ты не шути такими вещами, — серьезно сказал он. — Мало ли, кто может услышать!

— Кто? Создатель, что ли?

— Может, и он. Говорят, он до сих пор бродит между мирами, — без тени иронии ответил Ирранкэ. — Вдруг заглянет и сюда, кто знает, какие дороги он выбирает? И возвращается ли туда, где уже побывал однажды? Мы ведь не отсюда родом.

— Как так? — не поняла я.

— Родина алиев не здесь, — произнес он. — Это легенда, но… Говорят, однажды Создатель вышел зимой в сад и поразился: до того хороши были заснеженные деревья! А потом обернулся и огорчился: на снегу остались его следы, а ветки, которые он задел, были черными и голыми. Тогда он решил создать существо, которое сумело бы пройти по первому снегу, не потревожив его, так же легко, как свет проникает сквозь ветви деревьев. Так и появился первый алий — из лунного луча и снега…

— Вот почему ты им пахнешь, — невольно улыбнулась я.

— В самом деле? — улыбнулся Ирранкэ. — Не замечал… Однако мы и правда почти не оставляем следов даже на рыхлом снегу, а по лесу можем пройти, не потревожив листвы. Хотя для этого нужны годы тренировок. Но даже если это и легенда, то красивая, не правда ли?

— Очень. А другие алии откуда взялись?

— Тому, первому, было одиноко, и он слепил девушку из снега, — совершенно серьезно ответил Ирранкэ, — говорил с ней и печалился, потому что близилась весна и она должна была вскоре растаять на жарком солнце. Создатель увидел это, понял, как горька будет разлука, и оживил снежную красавицу. От этих двоих и пошел наш народ.

— Ты сказал, вы не отсюда, — вспомнила я, — но как это может быть?

— Создатель, говорят, был рассеян и частенько забывал закрыть за собой двери, через которые странствовал между мирами, — сказал он. — И однажды, когда в нашем родном мире алиям не осталось места, мои предки ушли прочь через одну из таких незапертых дверей. Рассказывают, им помогли крылатые — они тоже покинули свою прародину, потому что тамошние люди истребили волшебство, а без него какая жизнь?

— Крылатые?