Хотя это совсем не значит, что любовь ее не интересовала. Очень интересовала, и книги она читала только такие — о любви, и в своих дневниках, которые она вела просто так — сама для себя, записывая разрозненные мысли и наблюдения за жизнью вокруг себя, Соня иногда вставляла пару-тройку фраз о любви. Или, вернее, о каких-то других вещах и чувствах, которые она видела вокруг себя и что было принято именовать словом «любовь». А с Готье — так он себя называл — Соня не видела никакой любви рядом с собой. Интересоваться было нечем.

Соня хорошо помнит тот день, когда она впервые его увидела. Погода была ужасной, то жара и солнце, то вдруг гроза, да еще такая — с громами и молниями, от которых все грохотало, и казалось, что мир перевернется и все его обитатели вылетят из него, как грибы из корзины, и понесутся, кувыркаясь на ветру, в тартарары.

Соня сидела на стуле в большой, дорого обставленной, но сильно захламленной кухне и смотрела в окно. Готье опаздывал. Она сидела тут уже часа полтора, выпила три чашки чаю, скормила местной собаке почти все сухие баранки из конфетницы — словом, отлично проводила время. Квартира, к слову сказать, была интересная, Соня в таких еще никогда не была. Когда-то, наверное, трехкомнатная, в старом сталинском доме с колоннами, неподалеку от метро «Сокол», теперь она была перепланирована самым невероятным образом. В ней была сооружена студия звукозаписи, и весь интерьер решал задачи исключительно рабочего порядка. Не было никаких спален или кабинетов, была комната с инструментами и микрофонами, обшитая чем-то плотным и пористым — звуконепроницаемым. Она была отделена толстым стеклом от звукооператорской, в которой все было обмотано проводами, на столах стояли приборы, микшерские пульты, клавиатуры, а также большой экран компьютера. Кроме этих, главных, помещений, еще оставалось достаточно пространства, которое никак не было разграничено и составляло сразу и прихожую, и гостиную, и спальню, и еще бог знает что. Мебель тут была тоже своеобразная, явно не дешевая: огромный угловой диван сразу человек на десять, несколько пуфиков, кресло в углу, какие-то стеллажи, заваленные чем-то невообразимо пыльным и старым. Убирались тут, если такое и случалось вообще, еще до пришествия Христа, до нашей, так сказать, эры, и все было засиженным, прокуренным, обезличенным.

Все было ничьим. Или общим, если уж изволите, что, впрочем, одно и то же. И среди этого «ландшафта» слонялись из стороны в сторону какие-то люди с бледными лицами. Они тоже ждали Готье.

Поскольку Соня понятия не имела, кто это такой — Готье, она не могла сказать, чтобы она его ждала. Как и всегда, она только смотрела по сторонам, а по большей части на собаку, которая, видимо, тут жила. Хотя все попытки обнаружить ее миску или, к примеру, место, где она спит, у Сони провалились. Похоже, что собака тоже жила на бесконечном диване, вместе с остальными людьми.

Соне было интересно, как зовут собаку, но ее никто за все это время по имени не позвал, а спрашивать она, естественно, не стала. Впрочем, они с собакой и так вполне нашли общий язык, потому что собака, в отличие от людей, прекрасно понимала Соню без слов.

Собака смотрела на Соню, и ее печальные карие глаза были полны надежды. То, что баранки кончились, она еще не поняла. Собака была красивая и толстая, с длинными рыжими ушами и вытянутым носом. Породистая, но что это за порода, Соня сказать затруднялась. Чем-то похожа на бассет-хаунда, но не такая мм… растянутая. Соня определенно видела собаку такой же породы… Сейчас-сейчас… где же? А… по телевизору, в рекламе какого-то корма.

Теперь, когда родители уехали, у нее всегда работал телевизор, и Соне больше всего запоминались именно рекламные блоки, они были громкие и яркие. Так вот, именно такую собаку сняли в рекламе корма, с такими же рыжими ушами и темно-коричневым носом. Только та, что была в рекламе, выглядела вдвое худее собаки, вымаливающей у Сони баранки.

Глядя на нее, она подумала: «Я, получается, собачница». И обрадовалась от того, что узнала о себе что-то новое. Иногда она чувствовала странное смущение в отношении самой себя — она себя плохо знала и не всегда понимала. Возможно, кому-то это покажется странным, так как большинство людей в силу разных обстоятельств считают, во множестве случаев ошибочно, что хорошо себя знают. Такая иллюзия возникает в силу огромной скорости, на которой сегодня живут люди. Когда несешься со всей дури и оглянуться-то некогда, вот и предполагаешь, что есть вещи незыблемые, а тем не менее невозможно понять, как относишься к собакам, пока не полюбишь одну. Как нельзя быть уверенным в том, что ты храбрец, пока не представился случай проявить смелость. И очень даже может получиться, что ты не храбрец, а трус, прячущийся за камнем, и не щедрый, а жадный, не любящий, равнодушный. Но думать-то никто не запрещал.

Соня по своей природе была устроена по-другому. Она ждала и наблюдала, пока какие-то вещи не становились очевидными. Соня — собачница. Интересно. Она хотела бы не расставаться теперь с этой вот собакой, а раньше-то это проверить было нельзя — у нее не было никогда ни собаки, ни кошки. Конечно, возможно, просто попалась такая вот подходящая собака. «Сейчас найду еще баранку», — сказала Соня глазами, и пес понял и воспылал надеждами. Однако тут их «диалог» был прерван.

— Привет! — непринужденно бросила Соне девушка, которая уже не в первый раз заходила на кухню без особых целей. Другие люди в квартире — а их тут крутилось немало — то заходили сюда, то уходили, ставили чайник, уносили его, приносили обратно, не обращая никакого внимания на Соню. Каждый тут был погружен в себя и немного заторможен. Но девушка, которая заметила Соню, ничего не пила, не мыла, не искала чашку и не перебирала пачки из-под сигарет в поисках клада. Она просто слонялась, не зная, куда себя деть. Курила. Она была красивая, очень красивая, такая, какой Соня мечтала стать. Именно такими были женщины из ее любимых романов — высокие, с длинными ногами и округлыми бедрами, со свободными, раскованными движениями и гибким телом, женщины с большой грудью и, наконец, с громким голосом. Женщины, которые точно знают, что им идет, а что нет, как подчеркнуть и как скрасить, что добавить, а что убрать. Ей было, наверное, лет двадцать пять, не больше, но Соне, конечно, она казалась совсем уже взрослой. Настоящей.

Соня улыбнулась и кивнула, девушка произвела на нее впечатление. В ее движениях была какая-то развязная красота, хоть она и не была вульгарно одета или ярко накрашена. Она была сексуальна, и хотя до этого дня Соне не встречалось ни одной по-настоящему сексуальной женщины, она поняла это сразу и просто остолбенела, завороженная этой столь агрессивной, властной красотой.

— Готье не звонил? — спросила девушка, недовольно тряхнув головой. Ее волосы — длинные, рыжеватые — блестели и выглядели очень ухоженными. Непонятно, как Готье мог позвонить Соне, о существовании которой он даже не знал. Да и откуда, если она попала в эту квартиру совершенно случайно. Ее привез Володя — они учились вместе. То есть на разных факультетах, даже на разных курсах. Он был третьекурсником на отделении народных инструментов, и он действительно любил музыку, в отличие от Сони. Они дружили, он часто провожал ее домой и был, по большому счету, представлен в ее жизни куда больше, чем бы она хотела. Впрочем, Володя был хороший парень, и раз уж он так восхищался Готье, Соня подумала: почему бы не поехать и не посмотреть? Но не потому, что действительно этого хотела.