которые он приобрел за долгие годы, оказывается никому не нужны и, по большому счету, он уходит в мир иной в тот момент, когда что-то стал понимать и стал интуитивно ощущать стройность кажущегося хаотичного построения его бытия в четкой совокупности, периодичности и взаимозависимости событий. И вместе с тем иррациональное (божественное) объяснение его появления и ухода тоже не дает ответа – а на фига все это было? И вот здесь на стыке рационального понимания и иррационального объяснения появляется тонкая материя мистики, которая не отменяет рационального объяснения непонятных явлений, но и не в силах полностью отойти от идеи о присутствии каких-то высших сил, предопределяющих происходящее.

Пока Александр читал мне вводную лекцию по философии, я как следует “заправился” и плотный завтрак меня несколько разморил. Идти, естественно, уже никуда не хотелось, а хотелось прикорнуть вот здесь у березы под изящно упакованное в словесную оболочку личное восприятие Александром природы мистических воззрений всего человечества. Я подумал о том, что со стороны наш научный диспут выглядит как иллюстрация древнегреческих мифов о Платоне и его учениках. Если бы на нас были хитоны, а на ногах сандалии из грубой воловьей кожи, а к березе была бы наискосок приставлена амфора с молодым вином, то чем Саша не Платон, а я не друг, и ученик его Евклид и чем эта рощица не роща Академа в окрестностях Афин? Но Александр продолжал:

– Однако роль религии и церкви как института организации человеческого общества и роль мистики, которую в дозированной форме использовали для подтверждения религиозных фабул, опирающихся на рассказы, якобы, очевидцев таких “божественных ” деяний и знамений, совершенно различны. Ведь церковь была создана изначально интуитивно как институт власти, институт управления массами людей через добровольное следование определенным правилам, боясь наказания “божественных ” сил, а не через принуждение грубой физической силой. В церкви благодаря своей обрядности и рутинному следованию “истинному” пути вся паства четко знает где божественное и как быть приобщенным к этому божественному через соблюдение правил и исполнения установок церкви. А мистики – это почти всегда сомневающиеся в правильности и незыблемости установок официальной церкви, всегда ищущие объяснения ни в древних книгах, а в интуитивных поисках истины, скрываемой от них по различным причинам и прежде всего из за боязни потерять право на монополию толкования тех или иных событий, не вписывающихся в систему рацонального объяснения.

– Ну, все, Саша, хватит, – я знал за Александром Николаевичем эту страсть к публичным лекциям, но всему должны быть пределы, да и бессонная ночь давала о себе знать – я уже с трудом следил за полетом Сашиной мысли, – давай будем собираться, нам еще идти чёрти сколько. Я тебя только спросил, откуда здесь “храмовники ”, которых ты на французский манер называешь тамплиерами, а ты мне лекции читаешь о развитии религиозной мысли со дня сотворения Мира. На трезвую голову это уже не воспринимается, уж прости…

– Если только за этим дело встало, – сказал Саша, залезая вглубь своей котомки.

– Сань, ну давай уже вечером поговорим. Кстати, ты не сказал, где мы остановимся на ночлег, не в чистом же поле нам коротать вторую ночь.

– С этим проблем не будет, а вот то, что ты недослушал мой рассказ – вот это проблема.

– И в чем проблема?

– Да уж больно место это необычное – Малые Дворки. Иногда там происходят вещи малопонятные для неподготовленного человека.

Я стоял в растерянности. Как я полагал до этого, шли мы собирать грибы и ни о чем более разговора изначально не было. А здесь какой-то новый поворот…

– Что, так все серьезно? – спросил я несколько суровее, чем хотел это сделать.

– Да ладно, я пошутил. Пойдём, тут уже недалекою.

Мы шли молча. Я в уме “пережевывал” Сашину лекцию о мистике, вспоминая, что же нам читали на лекциях по философии восточных религий. В голову лезла всякая чушь о зороастризме, Брахмапутре, Махаяме и Омаре Хайяме. Единственное, что я вспомнил совершенно четко – это то, что исламские мистики еще в восьмом веке создавали свои монастыри, где учили своих учеников святости, и в этих монастырях, начиная с XII века, создавались религиозные ордена, такие как Кадырийа, Рифайа, Мевлевийа и другие. Их членов отличало презрение к условностям и безразличие к каноническому культу. Они утверждали, что абсолютную истину можно постичь лишь интуицией, а не логикой и слепым следованиям букве Корана, тем более что комментариев к Корану существовало столько же, сколько и богословов на тот период.

А чем собственно это положение с мистиками в Исламе отличалось от положения мистиков в христианской религии? Да ничем. В Иудаизме совсем другое дело. Там, что ни мистик, то скрытый мессия. Этот институт там в почете…

Дорога повернула вправо, и заметно пошла вверх. Через несколько минут мы оказались на вершине небольшого холма, с которого открывался вид на реку, на берегу которой располагалась ничем неприметная деревушка, а за ней опять были видны холмы, покрытые лесом, спускавшимся к самой воде.

– Ну вот, слава Богу, и пришли, – сказал Александр Николаевич, – Малые Дворки, а за ними тот самый лес…

– …Где прячутся твои храмовники, – закончил Сашину фразу я.

– Нет, где мы с бабушкой собирали самые вкусные грибы.

– Ну, наконец-то, ты вернулся к реальной жизни, – мне сразу стало как-то спокойно на душе, как– будто с неё свалилась массивная мраморная плита. Рано расслабился.

* * *

Деревня началась с загонов для лошадей. Довольно большие поля были огорожены горбылем, прибитым к массивным бревнам, вкопанных в землю. В одном из загонов паслись четыре коня (или лошади, кто их там рассматривал) рыжего окраса с высокими, но совсем не тонкими ногами. Саша обрадовался как ребенок.

– Ты видишь, они такие же как те, – громко вскрикнул он, подбегая к ограде.

– “Те”– это какие? – испугано спросил я, полагая, что Александр сейчас опять начнет про тамплиеров, поскольку в моей голове пробежала мысль о том, что на обслуживание одного рыцаря в крестовых походах было необходимо четыре лошади и один оруженосец – “сержант”. Лошадей было четыре, значит, где-то рядом должен быть и сержант…

– Те же, что были в моем детстве, когда я отдыхал у бабушки, – радостно ответил Саша, – я помню, они были такие же рыжие и очень любили кушать хлеб с руки. Дай хлеб, он там в рюкзаке.

Я подошел к сашиному рюкзаку, брошенному им у дороги, развязал неплотный узел и достал буханку белого хлеба. Саня оторвал довольно приличный кусок, протянул руку к коню и стал как-то странно цокать языком.