Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты что, заснул? – вернул меня к реальной жизни Сашин голос, – Давай удочки.
– Саша, какие удочки, ты посмотри, что может быть в такой реке?
– Сейчас проверим, – оптимизм Александра не знал границ. Саша размотал леску, поправил поплавок, насадил на крючок что-то из полиэтиленового пакета, поплевал на крючек со знанием дела и, слегка качнув лодочку, бросил снасти в воду.
Течение было довольно сильное и нас стало сносить в сторону Торжка. Пришлось сесть на весла, и пока Александр следил за поплавком, потихоньку отплывавшим от борта, я старался держать наше утлое суденышко как раз напротив нашей деревеньки. Поскольку голова моя была направлена по течению, то есть я лицом сидел к той стороне, где далеко стоял на берегу вот этой, с позволения сказать, реки древний город Торжок, то, подняв голову и в очередной раз повернув её назад, чтобы не потерять правильность направления нашего движения, я заметил за изгибом реки, закрытый до этого момента высоким холмом, мост. Вернее, правый конец моста, упирающийся в видимый край противоположного берега. Я стал грести сильнее и, через несколько минут, передо мной во всей красе открылся мост. Уж не знаю, пешеходный или автомобильный, но мост. А это значило, что та девушка в Торжке, которая сказала, что нам надо ехать на автобусе до церкви, была абсолютно права. Мы бы спокойно перешли с того берега на этот … Но тогда я бы не увидел этих голубых полей льна, этих красивых извивающихся дорог, этого детину-“тамплиера”. Короче, не стал я Сашке ничего говорить, а, опустив весла, стал ждать, когда течение отнесет нас опять ближе к деревне.
Так прошло около часа. Сашка периодически менял глубину установки поплавка, направлял удочку то с одного борта, то с другого, но результат был все тот же, а, вернее, его вообще не было. Он что-то бубнил себе под нос, кого-то поминал, цокал языком, посвистывал. Короче, использовал весь арсенал заядлого рыболова для заманивания рыбки большой и маленькой, но все безрезультатно.
– Поздно вышли, надо было по утренней заре идти, – в сердцах произнес Александр.
– Мог бы уж сразу в ночное пойти, чего уж мелочиться, – вяло огрызнулся я.
– Ладно, греби к берегу, Вера Николаевна уже подошла.
Мы забрали нашу хозяйку, и я стал грести к тому берегу, где стояла церковь. Причалив у больших валунов, которые, видимо, использовались как пристань, мы вышли из лодки, попрощались с Верой Николаевной, которая нам в дорогу передала бутерброды с колбасой и сыром и стали подниматься по крутому берегу, периодически оглядываясь на все дальше уплывающую лодочку. Незаметно для себя мы зашли на старое кладбище, которое выглядело очень запущенным. Могильные камни глубоко вросли в землю и почти все были покрыты ярким зеленым мхом. Недалеко от цоколя старинной, с осыпавшейся краской и растресканными капителиями, церкви мы увидели вросший в землю могильный камень. На нем проступала едва различимая надпись, которая заставила меня присесть на корточки и на ощупь прочитать известную еще с юности фамилию. Я убедился, что Сашин рассказ о похороненной в этом богом забытом месте А.П. Керн был не его выдумкой, а реальностью, данной мне в тактильных ощущениях. Александр был доволен, произведенным на меня впечатлением. Он стоял, гордо скрестив руки на груди.
– Ну? – спросил Александр, видимо вкладывая в этот вопрос всю силу доказательства своей бредовой идеи о присутствии тамплиеров и масонов на древней тверской земле.
– Что “ну”? – переспросил я, выражая всю полноту недоверия к его рассказам.
– Помянуть бы надо.
– Ты в этом смысле? Тогда конечно…, – здесь крыть мне было нечем.
* * *
Мы на соседнем бугорке разложили, приготовленные Верой Николаевной бутерброды, достали из котомки бутылку водки, разумно спрятанную вчера Сашей, разлили её в пластмассовые кружки и, не чокаясь, выпили без слов.
Солнце уже было высоко, туман уже рассеялся, и с высоты холма картина была умиротворяющая. Даже речка, текущая внизу, с этой высоты казалась не иссини– черной, какой она была на самом деле, а отражая своей гладью небо, выглядела темно-голубой и контрастно подчеркивала границы того, чужого теперь для меня мира. Мира, где теперь для меня навсегда жили полутени моих непережитых во всю силу страхов и недопонятой мной тайны. Как в детстве после первого прочтения “Волшебника изумрудного города” мир разделился для меня на повседневную вселенную и маленькую страну за высокими горами, где разговаривают животные и железные дровосеки, живут маленькие человечки и злые волшебницы. Так и здесь я ощущал почти физически то, что там, за рекой страна, где есть вещи труднообъяснимые и пугающие меня. “Может быть, – подумал я, – Анна Павловна Керн похоронена здесь, поскольку она, несомненно, была светлой личностью”. Короче, я захмелел. Меня опять потянуло на разговор, и я признался Саше, что воспринял реку Тверцу как мёртвую реку царства Аида и поделился мыслями о том, что сама мысль о смерти очень пугает и вместе с тем притягивает своей неминуемостью.
– Ты знаешь, все– таки в смерти человека есть самое большое таинство, – меня потянуло на размышления, – не в рождении, а именно в смерти. Сам факт рождения для человека есть процесс естественный, поскольку, рождаясь, он не осознает и не осмысливает этот факт, а принимает его как данность. А вот факт смерти, своей смерти, для человека кажется неестественным, непонятным и неприемлемым всеми своими чувствами и разумом. Отсюда, очевидно, и желание заглянуть туда, куда улетает душа после смерти своего физического тела. Отсюда и поиски хоть каких-то знаков, сигналов, весточек “оттуда”, откуда ещё никто не вернулся. Скорее всего, здесь надо искать происхождение всевозможных мистиков, образовавших в этих поисках всевозможные ордена и масонские ложи. Скорее всего, они всегда были противны официальной Церкви и тамплиеры тоже были уничтожены, прежде всего, с подачи Папы. Правда, твоя идея о бегстве их в наше родное отечество не более, чем игра твоего воображения.
– Не моего, это мне бабушка сказала. А я ей привык верить… А на счет твоей идеи о мистиках и