десять таким даром стало распоряжение первого гражданина, сделавшее Луция законным членом дома Корнелиев. В тринадцать мальчик получил кинжал. В четырнадцать мать явилась с пустыми руками.

– Ты уже не мальчик, – сказала Корнелия. – Сегодня мне нечего дать тебе, ибо все, что нужно, у тебя есть. Мы будем праздновать и радоваться.

– Я люблю тебя, – ответил Луций.

Корнелия кивнула.

– Ты стал похож на дядю.

– Это хорошо?

– Лучше, чем если бы ты унаследовал отцовскую внешность. Мне было бы нестерпимо больно.

– Каким он был?

– Отец или дядя?

– Дядя.

– Лучшим из нас, – коротко ответила Корнелия.

Она вышла. Из залы донесся ее звучный голос, созывавший рабов для подготовки праздничного обеда. Луций поднялся с ложа, освежил лицо и рот чистой водой, пожевал листья дикой мелиссы, чтобы освежить дыхание, и кликнул Бронзовую Маску. С недавних пор автоматон прекратил слушаться приказов матери и начал реагировать только на команды Луция. Возможно, именно в тот момент Корнелия решила, что сын превратился из мальчика в молодого мужчину.

– Пошли на море! – сказал выросшему в дверях Маске Луций.

Одним из условий первого гражданина, согласившегося на притязания в законности Корнелия-полукровки, стала почетная ссылка. Мать увезла маленького Луция в приморское имение. Там, на старой вилле, построенной задолго до Суллы Счастливого, он и вырос. В компании Бронзовой Маски Луций обошел все побережье от покрытого лесом мыса, где по слухам еще водились гигантские вепри, до владений соседей, пожилых патрициев, пресытившихся жизнью в столице и не питавших желание встречаться с Корнелиями даже на пирах.

Вдоволь накупавшись, Луций растянулся на теплом песке и закрыл глаза. Чтобы солнце не жалило кожу хозяина, Бронзовая Маска встал над ним.

– Мама ничего не подарила, – поделился с автоматоном юноша.

В тот же момент Маска сделал нечто очень странное. Опустившись на одно колено, он протянул Луцию сжатую в кулак руку. Бронзовые пальцы со скрежетом распрямились. На ладони гиганта лежал потертый пергамент. Судя по всему, Маска хранил его долго и ненадлежащим образом.

– Что это такое, Маска?

По рубиновым глазам пробежал блик.

– Это подарок? От кого?

Луций распрямил задубевшую, попорченную временем кожу. Письмена на ней выводились второпях, небрежно, многие слова содержали грубые ошибки, но понять послание было можно:

Если читаешь знай что твоя мать приказала убить твоего отца оба они дважды предатели.

Луций побледнел. Мать никогда не рассказывала о том, что случилось с отцом. Мальчик знал лишь то, что дядя погиб на войне с племенем, выходцем из которого был отец. Возраст и детская наивность не мешали Луцию понимать, что таким образом Корнелия оберегает его от правды, но о том, что правда может оказаться столь горькой, помыслить мальчик не мог.

– От кого это, Маска?

Автоматон не двинулся.

– Это писал отец?

Нет ответа.

– Проклятье!

Луций принялся одеваться.

Пергамент отправился в полет с террасы на песок.

– Не желаю говорить об этом! – прошипела Корнелия.

Сын смотрел на нее, не отводя взгляд, и в молчании четырнадцатилетнего подростка было больше твердости, чем в громких обвинениях. Теперь он знал, что неизвестный автор послания не ошибался и не клеветал.

– Я имею право знать.

– Бронзовая Маска долго отсутствовал. В Германии ходили всякие слухи о смерти Арминия, а я не скрывала ненависти к нему.

– Ненависти?

– От любви до ненависти один шаг, – зло усмехнулась мать.

– А мне неведомо ни о том, ни о другом, – Луций отвернулся от Корнелии, облокотился на перила и обратил взор к переливавшемуся белыми, как отблески понимания в глазах Бронзовой Маски, бликами. – И знаешь, я бы предпочел всем ежегодным дарам лишь один: правду. Мне даже не хочется больше когда-нибудь услышать из твоих уст ответа на мое «люблю», расскажи только о другой любви – к отцу.

Бронзовая Маска переступил с ноги на ногу так, что содрогнулись мраморные плиты.

– А Маска подтвердит правоту твоих слов, – добавил Луций.

Корнелия подошла к сыну, скрестила на груди руки и покачала головой.

– Рассказа не будет. Довольствуйся тем, кто ты есть, Луций, а не тем, кем ты мог бы быть.

– Все равно узнаю!

– Если станешь упорствовать – безусловно, – подтвердила Корнелия. – Мужчины из нашего рода всегда добиваются желаемого. Но не от меня и не так, не под надзором Маски. Я не твоя рабыня и не твой враг. Я мать, спасшая и вырастившая сына. Не тебе, Луций, требовать и угрожать мне!

Луцию удалось сохранить лицо и не расплакаться перед матерью, но в своих покоях он сдался. Бронзовую Маску Луций не стеснялся.

Сцена шестая. Автоматон.

Над базаром Александрии Египетской зависла колесница Амона-Ра. Здесь, в живом сердце благословенной земли, волей-неволей верилось в суровых древних богов, что взирали мимо прихожан со стен храмов и воплощались в статуях, отвечая на молитвы бритоголовых жрецов. Среди людей востока Луций чувствовал себя неловко. Пробираясь к лавке старого мастера механизмов, к которому посоветовали обратиться жители Афин, римлянин то и дело отстранял руки уличных зазывал, шикал на детей-попрошаек и разносчиков воды. Александрия была самым шумным городом из всех, где он успел побывать.

Старик сидел у распахнутых дверей. Перед ним скакала на коврике новенькая металлическая птичка. Над второй мастер колдовал. Разломив блестящее тельце, старик извлек пружинки и винтики, разложил перед собой и по очереди чистил и смазывал. Когда приблизились Луций и Бронзовая Маска, искусственная птичка остановилась и чирикнула. Мастер поднял голову.

– Здравствуй, господин, – сказал он на латыни, безошибочно определив в госте римлянина.

Луций кивнул и приказал Маске спять капюшон. При виде личины автоматона мастер выронил масленку и застыл с открытым ртом. Афинские мудрецы не ошиблись: старик узнал в Маске искусственное существо с первого же взгляда.

– Можем поговорить без лишних ушей? – спросил Луций.

– И вы еще спрашиваете!

Мастер начал торопливо собирать детали разобранной птички. Рабочая же расправила крылышки, взлетела старику на плечо и вцепилась крошечными железными коготками в ткань хитона.

Двери лавки мастер запер на засов, навесил на окна ставни и даже поднял полог над очагом, чтобы никто не подсматривал сквозь дымоход. Жил старик бедно, но, по всей видимости, только