class="p1">Трофеи и пленных подсчитать пока было трудно, так как в Красноярске оставался еще корпус генерала Зеневича, бывшего начальника Красноярского гарнизона.

Утром 5 января Зеневич по телеграфу вызвал для переговоров представителя красного командования. В Красноярске находились большие вооруженные силы, кроме того, из агентурных донесений было известно о том, что в Красноярске началась организация меньшевистской власти, что меньшевики собираются оказать сопротивление Красной Армии и Зеневич готов, повидимому, их поддержать.

Зеневич начал свои переговоры с предложения перемирия. Было ясно, что он хитрит, намеревается выиграть время, чтобы привести в боевой порядок Красноярск.

— Ни о каком перемирии не может быть речи, — ответил начальник штаба 30-й. — Речь идет только о капитуляции. Ни о чем другом я с вами разговаривать не намерен.

Начальник штаба говорил нарочито резко, и это, повидимому, произвело на Зеневича сильное впечатление. Но, помявшись, он довольно быстро нашел выход и заявил, что на капитуляцию согласен, в ближайшие два часа выработает ее условия и передаст их по телеграфу. Зеневич вновь пытался выиграть время, это было ясно.

— Мы, и только мы можем диктовать условия капитуляции, — ответил начальник штаба и тут же, не дав Зеневичу опомниться, продиктовал эти условия. Основа их была проста: сдача на милость победителя.

— Сколько человек в Красноярском гарнизоне? — спросил начальник штаба.

Зеневич замялся.

— Сейчас трудно сосчитать… — ответил он уклончиво. — Части приходят, части уходят…

— А вы сосчитайте у котла. Дело простое…

— Попробую, — уныло ответил Зеневич.

— Наш представитель сейчас выедет в Красноярск, чтобы произвести капитуляцию Красноярского гарнизона, — сказал начальник штаба. — На этом разговор считаю законченным.

3-я бригада спешила к Красноярску, отрезая отступление белым. Она двигалась проселками севернее железной дороги и тракта. Дороги были забиты белыми беженцами, воинскими обозами, штабами и санитарными транспортами.

Разъезды 3-й бригады на санях, запряженных тройками, работали среди этого люда, как милиционеры на дезертирке. Их дело было освободить дорогу для бригады, шедшей на розвальнях, бегунках, кошевных и колесных подводах эшелона длиной в 60 километров.

Коням не давали отдыха. В движении вперед и вперед на восток полки 30-й соревновались за право ночлега впереди на остановках.

Богоявленский полк всегда бывал впереди других километров на 30. Кто шел впереди, тот имел и лучших коней, и лучшую пишу, и лучшие избы для ночлега.

Впереди, по бокам и сзади з-й бригады, по всем дорогам на восток двигалось тысяч двести народу. Это были отставшие колчаковские солдаты и тыловики, кулачье, чиновный сброд, раненые. К ним уже так привыкли, что на них никто не обращал внимания. Да и они ни на что не обращали внимания и мирно спали, где их заставала ночь, ни о чем не заботясь. Иной раз возникала перестрелка с отставшей офицерской частью. Полуодетые красноармейцы ложились в цепи, а «пленные» спали, не шелохнувшись, им было теперь все равно, кто кого бьет.

264-й Богоявленский полк ехал колонной глубиной километров в 35.

Дело было в конце декабря 1919 года. До Красноярска оставалось километров 40. Считали, что в Красноярске конец войне.

— Там все решится. — говорили бойцы.

Два неполных батальона Богоявленского полка вступали на ночлег в большое село Заледеево, легкой небрежной стрельбой выгоняя из него какую-то уже легшую спать белогвардейскую часть.

Та отходила, вяло отбиваясь.

Ночь прошла спокойно, и утром, не высылая далеко разведки, а выпустив ее на нескольких тройках перед самой конницей, батальон выехал на санях далее к востоку, не предвидя до вечера никакой боевой работы.

Но не прошло и часу, как разведка донесла о скоплении белых у села Дрокина, верстах в пяти перед батальоном. Две роты тотчас рассыпались цепью, остальные спешились, сани были отведены назад. Бой крепчал с каждой минутой, и скоро весь первый, а за ним и второй батальон втянулись в него.

Медленно, изба за избой, оставляли колчаковцы село, и только у самой околицы они бросились в замешательстве, близком к панике.

Груды наброшенных ящиков, винтовок и пулеметов валялись на сельских улицах.

Батальоны, уставшие от боевой работы в глубоком снегу, расположились на отдых.

Вдруг проскакал верховой.

— Кавалерия! — прокричал он растерянно. — Тысячи три! На нас!

Сдавшиеся колчаковцы, мирно сидевшие у завалинок, бросились по избам.

Бойцы Богоявленского полка, бросая трофеи, залегли с винтовками поперек улицы, наскоро устраивая завалы из брошенного белыми добра.

Нужны были пулеметы, но команды их выбыли в утреннем бою.

Кинулись тогда в избы искать пулеметчиков среди белых.

— Давай, помогай! А то всех побьют, и вас с нами.

Шесть человек вызвались помочь. Приставили к ним конвой, поместили у пулеметов.

Кавалерия противника была уже в 300 метрах, когда пулеметы ударили по ней. Она рванулась назад. В это время офицерская пехота белых, видя, что 4-я рота занята конницей, начала атаку села в лоб.

Шесть пулеметчиков-колчаковцев свалились один за другим. Нашли еще троих. Потом подбежал какой-то местный крестьянин, но и он скоро был ранен в руку и отполз от пулемета.

4-я рота стала легонько подаваться назад и незаметно для себя освободила добрую половину села. Но тут подошла рота Белорецкого полка, за ней 1-й батальон богоявленцев. Дело стало налаживаться, белые оказались в мешке.

4-я рота после подхода резервов, имея в строю 24 человека, бросилась наперерез белым. Уже надвигались сумерки, драться было тяжело, но в роще стояли обозы белых, и упустить их было нельзя.

В декабрьские морозы часть без обоза — не часть, а сорок обозчиков белых не ожидали отхода и посдавались быстро, но так как на месте оказалось не менее 500 саней, хлопоты с ними затянулись до ночи. Шестьдесят саней оказались груженными только одной серебряной монетой.

Ночь была уже в полном ходу.

Роты, растянувшиеся в операции, сходились медленно, и вопрос о том, где заночевать, еще не был решен. 4-я рота оказалась впереди остальных, километрах в двух от нее гудит и сверкает железнодорожный разъезд.

Видно было в темной ночи, как медленно, грузно, один за другим шли на восток эшелоны, кони перегоняли их.

Командир 4-й роты Зайчик решил не возвращаться в село Дрокино, а ударить ротой по разъезду. Лошади были выпряжены из саней и поседланы, и двадцать четыре человека двинулись верхами к железной дороге. Кругом стояла сутолока, неслась ругань.

Некоторое время рота ехала вдоль железной дороги Поезда шли в затылок друг другу. По проселку, рядом с полотном, вереницей тащились сани. Шум стоял, как на рынке. На верховых никто не обращал внимания.

Они поскакали к ближайшему паровозу.

— Партизаны, что ли? — весело окликнул их машинист.

— Я представитель Красной Армии, — сказал командир роты. —