– Почему вы так говорите? – удивилась Маргарет.

– А вы не думаете, что это идиотизм – растрачивать вот так свою жизнь? – зло усмехнулся Христиан. – Мир рушится, человечество борется, чтобы выжить, а я тем временем учу всяких толстушек, как скатываться с горы, чтобы не свалиться вниз лицом.

«Ну и страна! – несмотря на отвратительное настроение, мысленно улыбнулась Маргарет. – Даже у спортсменов Weltschmerz[7]».

– Но если вам не нравится, – вслух продолжала она, – почему вы тут живете?

Дистль ответил невеселым беззвучным смехом.

– Я прожил семь месяцев в Вене: здесь я уже не в силах был оставаться. Я думал, что найду там какую-нибудь разумную, полезную работу, пусть даже очень трудную. Мой совет вам – не пытайтесь в наше время получить в Вене работу по душе. Что касается меня, то я в конце концов устроился помощником официанта в ресторане – подавать тарелки туристам. Вот я и вернулся сюда, домой. Тут по крайней мере вы можете прилично заработать на жизнь. Вот вам и Австрия – за чепуху платят хорошие деньги. – Дистль покачал головой. – Простите меня, – неожиданно закончил он.

– Простить? За что?

– За такие разговоры. За то, что я жалуюсь. Мне стыдно за себя. – Он бросил сигарету, засунул руки в карманы и слегка сгорбился от смущения. – Не понимаю, что на меня нашло. Всему причиной, должно быть, раннее утро и еще то, что мы одни с вами бодрствуем здесь, на горе. Не знаю… Мне почему-то показалось, что вы поймете меня… Ну что здесь за люди! – Он снова пожал плечами. – Скоты! Едят, пьют, наживаются. Вчера вечером мне так хотелось поговорить с вами…

– Жаль, что не поговорили, – ответила Маргарет, Сидя рядом с ним, прислушиваясь к его ровному, звучному голосу, – она понимала, что это специально для нее он так старательно выговаривает каждое немецкое слово, – Маргарет понемногу успокаивалась и уже не чувствовала себя такой оскорбленной.

– Вы вчера так внезапно исчезли, – снова заговорил Дистль. – И плакали, когда уходили.

– Все это глупости, – решительно заявила Маргарет. – Видимо, дело в том, что я еще не совсем взрослый человек.

– Но ведь можно быть взрослым и все же плакать – часто и горько.

«Видно, он хочет дать мне понять, – подумала Маргарет, – что и сам иногда плачет».

– Сколько вам лет? – внезапно спросил он.

– Двадцать один год.

Христиан кивнул с таким видом, словно Маргарет сообщила ему что-то очень важное.

– А что вы делаете в Австрии?

– Не знаю, – нерешительно протянула Маргарет. – Мой отец умер и оставил мне кое-какие средства. Немного, правда, но достаточно. Я решила, что, прежде чем осесть окончательно, нужно немножко посмотреть мир…

– Но почему вы остановили свой выбор именно на Австрии?

– Тоже не знаю. Я училась в Нью-Йорке на театрального художника. Один из моих знакомых побывал в Вене и рассказал, что здесь есть замечательная школа и что тут ничем не хуже, чем в других местах. Во всяком случае, здесь все иначе, чем в Америке, а это очень важно.

– И вы посещаете эту школу в Вене?

– Да.

– Хорошая школа?

– Нет. – Маргарет засмеялась. – Все школы одинаковы. Они, должно быть, хороши для всех, только не для тебя.

Дистль повернулся к Маргарет и серьезно взглянул на нее.

– И все же вам нравится наша страна?

– Да. Я люблю Вену, люблю Австрию.

– Но вчера вечером вы не очень-то восхищались Австрией.

– Нет, – ответила Маргарет. – Я говорю «нет» не об Австрии, – откровенно призналась она, – а о тех людях. Не могу сказать, что они мне понравились.

– На вас подействовала песня, – сказал он. – Песня о Хорсте Весселе.

– Да, – подтвердила Маргарет после короткой паузы. – Я никогда не думала, что здесь, в таком чудесном месте, так далеко от всего…

– Ну, не так уж далеко мы живем. Совсем даже недалеко… Вы еврейка?

«Вот он, этот вопрос, разделяющий людей в Европе», – подумала Маргарет.

– Нет, – ответила она.

– Конечно. Я так и знал. – Христиан сжал губы и перевел взгляд на горы. На его лице появилось обычное для него испытующее, озадачивающее выражение. – А вот ваш друг…

– То есть?!

– Господин, который должен приехать сегодня утром…

– Как вы узнали об этом?

– Спрашивал кое у кого.

Наступило короткое молчание.

«Странный он все-таки человек! – решила про себя Маргарет. – То дерзкий, то робкий, то сухой и мрачный, то деликатный и внимательный…»

– Он, как видно, еврей, – заметил Дистль. В его серьезном вежливом тоне не чувствовалось ни предвзятости, ни враждебности.

– Видите ли, – принялась объяснять Маргарет. – Если рассуждать по-вашему, то, пожалуй, да, еврей. Он католик, но мать у него еврейка и, вероятно…

– Что он за человек?

– Он врач, – медленно продолжала девушка. – Конечно, старше меня. Он очень красивый, немного похож на вас. Очень остроумный: людям в его обществе всегда весело. Но вместе с тем он серьезный человек. Он дрался против солдат у дома Карла Маркса и покинул баррикады одним из последних…[8]Я беру свои слова обратно, – вдруг спохватилась Маргарет. – Глупо рассказывать каждому встречному подобные истории – того и гляди накличешь неприятности.

– Да, да, – согласился Христиан. – Больше ничего не говорите… Но все же он вам нравится? Вы собираетесь выйти за него замуж?

Маргарет пожала плечами.

– Мы говорили об этом. Но… пока не решили. Посмотрим.

– Вы расскажете ему о прошлой ночи?

– Да.

– И о том, как вы рассекли губу?

Маргарет машинально дотронулась до разбитой губы и покосилась на Дистля. Тот сосредоточенно рассматривал горы.

– Вчера ночью у вас побывал Фредерик, не так ли?

– Да, – тихо отозвалась Маргарет. – Вы знаете о Фредерике?

– О Фредерике знают все, – резко ответил он. – Вы не первая выходите по утрам из этой комнаты с синяками.

– Но разве ничего нельзя было сделать?

Христиан хрипло рассмеялся.

– «Милый, живой юноша!» Если верить сплетням, то многим девушкам это нравится, даже тем, кто поначалу сопротивляется. Маленькая деталь, придающая пикантность гостинице фрау Лангерман. Фредерик – местная знаменитость. Здесь все к услугам лыжников: фуникулер, пять ручных буксиров, пятиметровый слой снега и… изнасилование по местному способу. Видимо, Фредерик не решается заходить слишком далеко, если девушка сопротивляется по-настоящему. Ведь вас он оставил в покое, правда?