— все это многократно описано и досконально изучено, но к этому не может сводиться проблема гибели Пушкина. Анализ этих известных обстоятельств оставляет ощущение их несоизмеримости с происшедшим. Все это — только внешняя сторона жизненного круга, событийная оболочка великой трагедии великого художника, имеющей, помимо ситуативных причин, свою глубинную логику и свою провиденциальную телеологию. Гений в расцвете сил и таланта — неужели он ушел потому, что оказался в зависимости от двора, а жена его кокетничала с кавалергардом? Гибель Пушкина — закономерный итог его пути; на Черную речку его привела логика внутреннего развития, логика судьбы. Невыносимость жизни Пушкина в последние годы определяется не самими обстоятельствами, о которых так много написано, а разительным несоответствием этих обстоятельств его новым духовным устремлениям. Этот контраст — исходная точка дуэли. Пушкин во многом сам определил течение преддуэльных событий — им двигала острая потребность расчистить свой жизненный горизонт, освободиться для новой жизни. В основе его поведения было, говоря словами Г. Федотова, «чаяние последнего освобождения».

После смерти Пушкина Гоголь сказал: «Я уверен, что Пушкин бы совсем стал другой». Какой другой? Если выход на новый виток жизни был связан с новым для Пушкина христианским сознанием, то что он стал бы с этим делать как поэт? До сих пор его в жизни и творчестве вел только дар — как это могло быть согласовано с глубоким принятием христианства? На эти вопросы нет ответа, но они неумолимо возникают в связи с его гибелью.

Помимо того, что написано им на бумаге, помимо удивительного опыта жизни, прожитой ярко и сильно, Пушкин оставил нам и опыт смерти, поразившей всех, кто при ней тогда присутствовал. В последние пушкинские дни и часы его друзья и врачи стали свидетелями героического переживания смерти как великого таинства. Пушкин умер «полной смертью» (Мандельштам) — такая смерть дается не каждому, она говорит о многом и прежде всего — о цене пушкинского слова.

Ирина Сурат

* * *

1811 года в августе, числа решительно не помню, дед мой, адмирал Пущин, повез меня и двоюродного моего брата Петра, тоже Пущина, к тогдашнему министру народного просвещения гр. А. К. Разумовскому…

У меня разбежались глаза: кажется, я не был из застенчивого десятка, но тут как-то потерялся — глядел на всех и никого не видал. Вошел какой-то чиновник с бумагой в руке и начал выкликать по фамилиям. Я слышу: Александр Пушкин — выступает живой мальчик, курчавый, быстроглазый, тоже несколько сконфуженный. По сходству ли фамилий или по чему другому, несознательно сближающему, только я его заметил с первого взгляда…

Настало, наконец, 19 октября, день, назначенный для открытия Лицея. Этот день, памятный нам, первокурсным, не раз был воспет Пушкиным в незабвенных его для нас стихах…

И. И. Пущин

В альбом Пущину

Взглянув когда-нибудь на верный сей листок,

Исписанный когда-то мною,

На время улети в лицейский уголок,

Где подружились мы душою.

Воспомни быстрые минуты первых дней,

Неволю мирную, шесть лет соединенья,

Живые впечатленья

Младой души твоей,

Печали, радости, размолвки, примиренья,

И дружбу первую, и первую любовь…

Что было — что не будет вновь.

1817 г.

Воспоминание

(к Пущину)

Помнишь ли, мой брат по чаше,

Как в отрадной тишине

Мы топили горе наше

В чистом, пенистом вине?

Как, укрывшись молчаливо

В нашем темном уголке,

С Вакхом нежились лениво,

Школьной стражи вдалеке?

Помнишь ли друзей шептанье

Вкруг бокалов пуншевых,

Рюмок грозное молчанье,

Пламя трубок грошевых?

Закипев, о, сколь прекрасно

Токи дымные текли!..

Вдруг педанта глас ужасный

Нам послышался вдали…

И бутылки вмиг разбиты,

И бокалы все в окно —

Всюду по полу разлиты

Пунш и светлое вино.

Убегаем торопливо —

Вмиг исчез минутный страх!

Щек румяных цвет игривый,

Ум и сердце на устах,

Хохот чистого веселья,

Неподвижный, тусклый взор

Изменяли час похмелья,

Сладкий Вакха заговор.

О друзья мои сердечны!

Вам клянуся, за столом

Всякий год в часы беспечны

Поминать его вином.

1815 г.

«Простите, верные дубравы!..»

Простите, верные дубравы!

Прости, беспечный мир полей,

И легкокрылые забавы

Столь быстро улетевших дней!

Прости, Тригорское, где радость

Меня встречала столько раз!

На то ль узнал я вашу сладость,

Чтоб навсегда покинуть вас?

От вас беру воспоминанье,

А сердце оставляю вам.

Быть может (сладкое мечтанье!),

Я к вашим возвращусь полям,

Приду под липовые своды,

На скат тригорского холма,

Поклонник дружеской свободы,

Веселья, граций и ума.

В альбом П. А. Осиповой, 1817 г.

Дельвигу

Любовью, дружеством и ленью

Укрытый от забот и бед,

Живи под их надежной сенью;

В уединении ты счастлив: ты поэт.

Наперснику богов не страшны бури злые:

Над ним их промысел высокий и святой;

Его баюкают камены молодые

И с перстом на устах хранят его покой.

О милый друг, и мне богини песнопенья

Еще в младенческую грудь

Влияли искру вдохновенья

И тайный указали путь:

Я лирных звуков наслажденья

Младенцем чувствовать умел,

И лира стала мой удел.

Но где же вы, минуты упоенья,

Неизъяснимый сердца жар,

Одушевленный труд и слезы вдохновенья!

Как дым, исчез мой легкий дар.

Как рано зависти привлек я взор кровавый

И злобной клеветы невидимый кинжал!

Нет, нет, ни счастием, ни славой,

Ни гордой жаждою похвал

Не буду увлечен! В бездействии счастливом

Забуду милых муз, мучительниц моих;

Но, может быть, вздохну в восторге молчаливом,

Внимая звуку струн твоих.

1817

…По выходе из Лицея Пушкин вполне воспользовался своею молодостью и независимостью. Его по-очереди влекли к себе то большой