Моя семья переехала из дебрей Лонг-Айленда в Бруклин во время строительного бума, который кое-кому навеял мысли о том, что Манхэттен в конечном счете станет всего лишь бруклинской окраиной. Отец мой был интересным человеком, чем-то похожим на древнегреческого Дедала в том смысле, что у него были золотые руки. Он был выдающимся рисовальщиком и не менее искусным изобретателем, умевшим в материальной форме воплощать продукт своего воображения. Я в то время был совсем мальчишкой и не помню, как оно все происходило, но знаю, что во время Гражданской войны он, будучи известен как превосходный механик и инженер (в обеих этих областях он был полным самоучкой), был вызван властями в Вашингтон, где ему поручили создавать оружие для армии Севера. Кроме конструирования некоторых частей (можете себе представить!) подводной лодки, он сумел создать оружие, получившее название «Дракон». То была разновидность пушки, которая с помощью сжатого азота выстреливала нефтяную струю, поджигавшуюся в воздухе. Она могла поражать огнем наступающие войска на расстоянии двадцати ярдов. Я видел ее на испытаниях и могу сказать: имечко ей подобрали соответствующее. Эта странная артиллерийская система использовалась всего один раз во время сражения у Чиночик-Крик, и результаты были такими ужасающими, что командующий, которому было поручено боевое испытание этого оружия, отказался использовать его в дальнейшем. Он вернул «Дракона» в Вашингтон с сопроводительным письмом, в котором описывал эту жуткую сцену: солдаты южан «бежали с воплями, а пламя пожирало их. На моих глазах люди превращались в обугленные скелеты, и зловоние, висевшее в тот день в воздухе, до сих пор преследует меня, как бы далеко от Чиночика я ни находился». Он признался, что пламя деморализовало его солдат не в меньшей мере, чем солдат противника.

За изобретение «Дракона» моего отца пригласили в Нью-Йорк, где ему вручили почетную медаль и денежное вознаграждение от военного ведомства. Я, единственный ребенок в семье, проделал с ним это путешествие. Тогда-то я в первый раз и оказался в Нью-Йорке, и голова у меня закружилась от вида и шума этой экзотической метрополии. Мы вошли в громадное здание с величественными римскими арками, которое я с тех пор так и не смог больше никогда отыскать; там стояло несколько усатых мужчин в форме, разукрашенной лентами, и они вручили отцу кошелек с золотом и медаль. Когда церемония закончилась и мы снова оказались на улице, он поднял меня и прижал к себе.

— Идем-ка со мной, Пьетро, — сказал он и опустил меня на землю.

Потом взял меня за руку и быстрым шагом повел по кишащей людьми улице в другое здание. Мы вошли, миновали длинный коридор, отделанный мрамором и увешанный картинами. У меня голова кружилась от одного только взгляда на них. Я попросил отца остановиться, чтобы можно было рассмотреть их получше, но он тащил меня дальше, говоря:

— Это еще ерунда. Идем, я тебе покажу.

Мы вошли в какой-то альков, в центре которого работал фонтан, неким волшебным способом издававший печальную музыку. Мелкие брызги от фонтана вовсю летели нам на спины, а отец показывал мне новейший шедевр М. Саботта — «Мадонна мантикор»[15]. Фигура Мадонны, чей безмятежный взгляд вселял в меня ощущение абсолютного спокойствия, не имела себе равных по красоте, и каждая прядь ее волос, ряд белых зубов, светящиеся красноватые глаза и смертельные жала необычных трехчастных тварей, рыскающих у ее ног, — все это кипело энергией, имевшей какую-то дурную природу и едва удерживаемой от переливания через край.

— Вот это посмотреть стоит, — сказал он.

Я был очарован, я стоял там, разинув рот и распахнув глаза, а отец взволнованным голосом шептал мне в ухо:

— Я начинал жизнь, горя желанием создать что-нибудь такое же прекрасное, но израсходовал впустую свое время, свою энергию, свой талант. Теперь я только и могу, что строить за деньги машины для уничтожения людей. Я выигрывал сражения, а тем временем потерял душу. Твори, Пьеро, — сказал он мне, вцепившись мне в плечи. — Создай что-нибудь прекрасное, иначе жизнь будет бессмысленной.

Отцу было суждено умереть на следующий год, когда мне исполнилось восемь, — его разрубило на куски орудие, которое он конструировал. Называлось оно «Путь в ад» и представляло собой самоходную установку с вращающимися лопастями, сверкающими сталью. В тот день я помогал ему в мастерской, но спасти его не смог. Я стер из своей памяти жуткую картину тех мгновений. Вскоре после похорон отца я начал рисовать — пытался воссоздать его внешность, чтобы не забыть. И в итоге обнаружил, что унаследовал от отца способность к творчеству. Моя мать поощряла меня на этом пути в память о муже, которого любила.

Видимо, его дух каким-то образом шел рядом со мной по жизни, потому что много лет спустя по странному совпадению мне суждено было стать учеником М. Саботта, автора «Мадонны мантикор», — уверен, именно этого и хотел для меня мой отец. Может быть, на этот строй мыслей меня навели вовсе не Риды, не их плачевный брак, не шампанское и даже не Уоткин, — это мой собственный отец отправил мне с берегов ночи загробного мира послание такой важности, что оно смогло преодолеть бездну между жизнью и смертью и прийти ко мне с первым ветром осени.

Когда бутылка наполовину опустела, мой вечер наконец-то закончился. В глазах у меня все плыло, голова болела, но я не забыл задуть оплывающую свечу. Я отправился в свою спальню и улегся спать, не раздеваясь. Птицы в парке напротив начали петь, и я еще несколько мгновений изучал занятный узор на стене из лунных лучей, пронизывающих кружевную оконную занавеску.

Мне приснился жуткий сон о том, как моего отца разрывают на части мантикоры М. Саботта. Сон был такой живой, такой яркий, что я проснулся от собственного крика и увидел, как сквозь кружевную занавеску льются лучи солнца. Во рту у меня пересохло, голова отупела от выпивки и сигарет. Меня тошнило, но я все же выполз из кровати. Я отправился прямо в гостиную и нашел визитку, которая была на мне предыдущим вечером. Сунув руку в карман, я извлек оттуда розовый конверт, врученный мне Уоткином. Я разорвал его и вытащил изнутри лист бумаги такого же розового цвета. На нем вязью был написан адрес. Я вспомнил слова старика: «Эта работа не похожа на другие» — и в этот миг решил принять предложение.

Если бы я подошел к делу разумно, то сначала встретился бы с предполагаемым новым заказчиком и только потом стал бы разрывать уже заключенные соглашения с теми, кто выстроился в очередь за моими услугами. С моей стороны это был смелый шаг, смелее, чем я думал поначалу. С каждым выходившим из-под моего пера посланием, которым я вежливо освобождал себя от прежних обязательств, на меня накатывала новая и более сильная волна сомнений, и, когда я подписал последнее, моя рука слегка дрогнула. Перед моим мысленным взором был тот злополучный официант у кассы ипподрома, ставящий все свои денежки на одра, впустую переводящего овес и способного выиграть разве что скачку до ближайшей мыловарни. Но кураж, который я ощутил вслед за своим поступком, стоил того, и, хотя меня не покидало ощущение надвигающейся катастрофы, будущее распахнуло передо мной свои двери. Когда я вошел в иллюзорный мир света, то, что мгновение назад было входом, неожиданно стало единственным выходом. Дверь с треском захлопнулась, и все мое нервное возбуждение было мгновенно вытеснено ощущением спокойствия — словно я воздушным змеем плыл теперь среди облаков.