каких-то игрушек. Как будто попытался откупиться от своей совести. Так всё это было искусственно. Все эти мои жалостливые чувства.

До конца дня чувство отвращение не отступало. Мне было противно думать о хромой и бледной девочке, противно от самого себя. Снова подступила тошнота.

Наконец я вышел из магазина, надеясь на то, что свежий воздух пойдёт мне сейчас на пользу. По пути заглянул под лестницу, не смог удержаться. Ни девочки, ни игрушек там не было. Зато был сильный запах мочи. Меня все-таки вырвало. Я блевал прямо там, стоя на коленях. Блевал прямо под стул на котором час назад сидела девочка с куклой.

Отвратительно. Это слово не выходили из моей головы, пока я блевал, пока спешно ретировался из под лестницы через запасной выход, пока ехал на трамвае до улицы Цандера (туда мне нужно было отвезти книги). Всю дорогу в голове, как будто перекатываясь из одного полушария в другое, звенело слово. Отвратительно.

Получив деньги от покупателя и пожелав ему приятного чтения (я всегда зачем-то произношу это пожелание), я решил осмотреться. Почему-то меня удивило наличие магазина Векусвилл на пером этаже дома, рядом с которым я стоял. Раньше его здесь не было. Я внезапно вспомнил, что раньше бывал в этом доме часто. Здесь жила моя первая учительница. Она готовила меня к школе. У неё я научился писать и умножать в столбик. А ещё она научила меня печь пироги из слоёного теста. Я до сих пор их пеку. У неё, помню, я разучивал наизусть стихотворение про семиголового дракона в диетической столовой. Дракон заказывал для одной головки — перловки, для другой головы — халвы, для третьей рожи — тоже, и так далее.

Зачем-то я полез в карман за телефоном. В контактах судорожно начал искать номер старой учительницы. Нашёл. Набрал. Слушал гудки. Ответа не было.

Я вспомнил, что последний раз я звонил ей года три назад. Она тогда болела раком, проходила химиотерапию. А я рассказывал ей, что закончил музыкальную школу по классу скрипки.

Я замещал ей и детей и внуков. Её настоящий сын жил не в России, а внуков у неё не было вовсе. У неё был только я. Только я, который звонил ей от силы раз в два года, который ее почти забыл.

Ответа я так и не дождался. Аппарат абонента был выключен.

Она умерла. Она, наверное, умерла. И никого у неё не было. Она умирала, наверняка, одна. Так я думал, бредя мимо Останкинской башни в сторону дома.

В детстве я очень сильно любил эту башню. Я всегда считал, что если я вдруг потеряюсь, где бы я не был, по этому сооружению я всегда смогу найти дорогу до дома. Она ведь такая высокая. Её наверное даже из Антарктиды видно.

Помню, я спрашивал маму, живёт ли в этой байше какой-нибудь король? Она отвечала, что нет, никакой король в башне не обитает. Тогда я спрашивал, какой король раньше жил в ней? А мама отвечала, что в этой башне никогда не было никакого короля.

Тут я, конечно, ей не верил. Не может же быть такого, что в такой колоссальный башне живёт обычный человек. Конечно, её построили именно для монарха, и раньше он в ней жил. Мама, наверное, просто не знает об этом.

Тут в моём кармане завибрировал телефон.