Деникины ютились в убогой квартирке: две комнаты, темный чуланчик и кухня. Одна комната считалась «парадной» — для приема гостей. Она же — столовая, рабочая и прочее. В другой, темной, комнате — спальня для родителей и Антона. В чуланчике спал дед, а на кухне — нянька Полося. Пенсии, естественно, не хватало. Каждый месяц отставному майору приходилось занимать у знакомых 5—10 рублей. Зная добропорядочность Ивана Ефимовича, ему давали охотно.

Однажды Елисавета Федоровна бросила мужу упрек:

— В этом месяце до половины не дотянем, а твой табак сколько стоит…

В тот же день Иван Ефимович бросил курить. Посерел, как-то осунулся, потерял аппетит и окончательно замолк. К концу недели вид его был настолько жалкий, что и жена, и сын стали просить старого майора со слезами начать снова курить. День упирался, на другой закурил. Все вошло в норму.

Был, правда, у главы семьи Деникиных маленький дополнительный источник дохода. Корпус пограничной стражи подчинялся не военному министру, а министру финансов. Министерство финансов изыскивало возможность платить офицерам, вышедшим в отставку, хоть и не каждый год, 100–150 рублей. В семью приходил настоящий праздник: возвращались старые долги, покупались кое-какие припасы, «перефасонивался» костюм матери, шились обновки сыну, покупалось дешевенькое пальто отцу.

Но покупка пальто доставляла ветерану-майору, скорее, душевные муки, чем радость. Ведь было оно, к величайшему огорчению старого воина, штатское… Военная форма обветшала, а денег на пошив не было. Осталась Ивану Ефимовичу одна радость — повидавшая виды старая военная фуражка, с которой никогда не расставался, да в сундуке лежали последний мундир и военные штаны. Одевались они лишь в дни великих праздников и особых торжеств и бережно хранились пересыпанные от моли нюхательным табаком.

— На предмет непостыдная кончины, чтобы хоть в землю лечь солдатом, — часто говаривал старый воин.

Слабое утешение: Иван Ефимович не был одинок в своем бедственном положении. Царское правительство никогда не проявляло должной заботы о материальном положении даже действующих офицеров, не говоря уж об отставниках. Думается, что князь Е. Трубецкой, находясь на военной службе в 1885 году, имел основания для оригинального вывода: русские армейские офицеры были по преимуществу люди, «обделенные десертом жизни». Он писал:

«Трудно себе представить жизнь во всех отношениях более бедную, чем ихняя».

Ясно, что такое бедственное положение семьи не могло не угнетать взрослеющего Антона. Но перед его глазами стоял нравственный пример отца, который никогда не жаловался на судьбу. Антон тоже не проклинал свое бедственное положение. Но обида в глубине юной души «сидела». Мундирчик выкроен из старого отцовского сюртука, не слишком наряден… Готовальня с чертежными инструментами куплена на толкучке, не укомплектована и неисправна. Аппетитные дымящиеся колбаски, стоящие в училищном коридоре на буфетной стойке, недоступны. Летом нельзя купаться каждый день в Висле, ибо вход в купальню стоил целых три копейки, а на открытый берег родители не пускали…

Но в семье Деникиных, постоянно ведущей неравный бой с нуждой за выживание, была здоровая нравственная атмосфера. Жили Иван Ефимович и Елисавета Федоровна на редкость дружно. Жена заботилась о муже так же, как и о сыне, работала без устали, напрягая глаза за мелким вышиванием, что приносило какие-то ничтожные гроши. Это притом, что мать Антона периодически страдала тяжелой формой мигрени, которая прошла бесследно лишь к старости.

Ссорились супруги редко. А если и случались размолвки, то преимущественно по двум поводам. Иван Ефимович в день получки пенсии ухитрялся раздавать кое-какие гроши еще более нуждающимся — в долг, но, обыкновенно, без отдачи…

— Что же ты, Ефимыч, ведь нам самим есть нечего, — горько упрекала Елисавета Федоровна.

Вторым поводом для семейных баталий служила солдатская прямота отставного майора, с которой тот подходил к людям и делам. Возмутится Иван Ефимович человеческой неправдой и наговорит знакомым такого, что те перестают кланяться. Жена его в гневе:

— Ну, кому нужна твоя правда? Ведь с людьми приходится жить. Зачем нам наживать врагов?

В семейных распрях активной стороной всегда была жена. Муж защищался… молчанием. Молчал, пока супруга не успокоится и ссора сама собой не угаснет.

Иван Ефимович и Елисавета Федоровна смогли привить сыну религиозность, укрепить с малых лет веру в Бога. Отец Антона, человек глубоко верующий, не пропускал церковных служб и сына водил в церковь. С девяти лет мальчик с большой охотой прислуживал в алтаре, бил в колокол, пел на клиросе. Правда, Антон находился меж двух огней. Его мать была католичкой. Сын иногда ходил с матерью в костел, но только по собственному желанию.

«Если в убогой полковой церковке нашей я чувствовал все свое, родное, близкое, то торжественное богослужение в импозантном костеле воспринимал только как импозантное зрелище», — вспоминал Деникин.

Когда же польский ксендз на исповеди потребовал от матери, чтобы она тайно воспитывала сына в католичестве и «польскости», подросток сделал выбор: он больше не ходил в костел, укрепившись в православной вере.

Старый воин передал сыну и искреннюю любовь к Отечеству, свой единственный капитал, глубокое почитание государя. Для отставного майора слова «Отечество» и «Государь» были синонимами. Будущий вождь Белого дела воспитывался в духе мистического отношения к личности царя. В детстве ему посчастливилось увидеть императора Александра II, незадолго, кстати, до его трагической гибели. Встреча произвела на мальчика сильное впечатление. Еще бы, помазанник Божий находился всего в нескольких шагах! Но здесь произошел случай, несущий отпечаток перста судьбы.

Антон, видимо, от волнения забыл по прибытии поезда государя на станцию снять шапку. Конфуз! Но, кто знает, может быть, в этом акте на уровне глубин подсознания была заложена будущая эволюция взглядов Деникина на монархию и личность государя, ее олицетворяющую?

В семье, на фоне сложностей в русско-польских отношениях, Деникин в годы детства, отрочества, юности научился от родителей терпимому отношению к лицам другой национальности. Конкретно, к полякам и евреям. Отец Антона, прослужив в Польше 43 года, относясь к полякам и к их языку без всякого предубеждения, все понимал, но вовсе не говорил по-польски. Мать Антона впоследствии старалась изучить русский язык, много читала русских авторов, но до конца жизни говорила по-русски плохо. В доме отец говорил по-русски, мать по-польски. Сын же, не по чьему-либо внушению, а по собственной интуиции, — с отцом — по-русски, с матерью — по-польски. Терпимость к языкам перешла в терпимость к их обладателям. Никаких намеков и полунамеков на шовинизм от своих родителей сын не получал. Это и стало первоосновой построения Антоном отношений со своими нерусскими сверстниками.

Родители смогли привить Антону Ивановичу честность и благородство, хотя будущий генерал с малых лет познал все прелести социальной несправедливости. Надолго запал в душу мальчика случай, когда инспектор местного реального училища упрекнул старшего гимназиста, игравшего с ним, за то, что тот «возится с уличными мальчишками». Пример родителей, особенно отца, был лучшим образцом миропонимания.