Господин Герсебом поставил на стол глиняный кувшин с превосходным «скидем» — голландской водкой, которая досталась ему от одного покупателя-голландца. Затем, когда ужин был окончен, доктор принял из рук хозяина огромную трубку, набил ее табаком и закурил ко всеобщему удовольствию. Теперь уже и доктор почувствовал себя в этом милом семействе своим человеком. Как вдруг шутки и смех были прерваны десятью ударами старых стенных часов в футляре из полированного дерева.

— Уже поздно, дорогие друзья,— сказал доктор.— Если детям пора отправляться спать, то мы сможем поговорить с вами о серьезных делах.

По знаку Катрины Отто, Эрик и Ванда пожелали всем спокойной ночи и немедленно удалились.

— Вы, наверное, удивлены моим вторжением,— начал доктор после минутного молчания, устремив проницательный взгляд на господина Герсебома.

— Мы всегда рады гостю,— серьезно ответил рыбак.

— О, я знаю, Нороэ всегда славился гостеприимством!… И все же вы, наверное, подумали, что я неспроста пришел к вам, покинув своего старого друга Маляриуса. Бьюсь об заклад, матушка Герсебом даже кое-что подозревает на этот счет.

— Мы все узнаем, когда вы нам сами расскажете,— дипломатично заметила славная женщина.

— Итак,— вздохнул доктор,— если вы не хотите помочь, то мне самому придется приступись к делу. Ваш сын Эрик незаурядный ребенок, господин Герсебом.

— Не жалуюсь на него,— ответил рыбак.

— Для своего возраста он очень умен и образован,— продолжал доктор.— Я проверял сегодня в школе его знания и был поражен необычными способностями к наукам и умению мыслить. Я удивился, узнав его имя, ведь он на вас совсем не похож и сильно отличается от местных детей.

Рыбак и его жена слушали молча и внимательно.

— Короче говоря,— продолжал доктор с некоторым нетерпением,— мальчик меня не только занимает, но и серьезно интересует. Я узнал от Маляриуса, что он неродной ваш сын и попал сюда после кораблекрушения, что вы его подобрали, воспитали, усыновили и даже дали ему свое имя. Все это так, не правда ли?

— Да, господин доктор,— серьезно ответил Герсебом.

— Если Эрик не наш сын по крови, то все равно мы его любим всем сердцем! — воскликнула Катрина. Ее губы задрожали, и на глаза навернулись слезы.— Мы не делаем никакого различия между ним и нашими Отто и Вандой и даже никогда об этом не вспоминаем.

— Такие чувства делают вам обоим честь,— сказал доктор, растроганный волнением доброй женщины.— Но я прошу вас, друзья мои, рассказать мне всю историю этого ребенка. Я за этим пришел и, поверьте мне, желаю мальчику самого лучшего.

Почесывая за ухом, рыбак, казалось, колебался, но, видя, что доктор с нетерпением ожидает его рассказа, наконец решился и приступил к делу:

— Все так и есть, как вам говорили, и ребенок действительно не наш сын,— сказал он как бы с сожалением.— Вот уже скоро двенадцать лет с того памятного дня, как я отправился рыбачить по ту сторону острова, который прикрывает выход из фьорда в открытое море. Вы же знаете, за ним тянется песчаная отмель, и треска там водится в изобилии. После хорошего улова я снимал последние снасти и собирался поднять парус, когда мое внимание привлек плывущий по волнам какой-то белый предмет, освещенный лучами заходящего солнца. Море было спокойно, домой было не к спеху. Вместо того чтобы повернуть лодку к Нороэ, я из любопытства направил ее на этот белый предмет.

Минут через десять я поравнялся с ним. Оказалось, что с наступающим приливом к берету приближалась маленькая колыбель из ивовых прутьев, покрытая муслиновой[15]накидкой и крепко привязанная к спасательному кругу. Я приблизился к нему с большим волнением. Схватив круг, вытянул его из воды и только тогда заметил несчастного младенца семи-восьми месяцев. Малютка спал крепким сном в своей колыбельке. Он был бледненький и посинел от холода, но, казалось, не слишком пострадал от такого необычного и опасного путешествия: как только волны перестали укачивать его, мальчуган закричал во весь голос. У нас в то время уже был Отто, и я умел обращаться с такими малышами. Сделав соску из тряпки, обмакнул ее в водку, разведенную водой, и сунул ему в рот. Он тотчас же замолчал и, казалось, принял это подкрепляющее средство с большим удовольствием. Повернув лодку и не выпуская из рук шкот[16]от паруса, я смотрел на этого младенца и спрашивал себя: откуда он взялся? С корабля, потерпевшего крушение? Ночью море было неспокойное, свирепствовал ураган. Но какое стечение обстоятельств помогло ребенку избежать участи его родных? Кому пришло в голову привязать его к спасательному кругу? Много ли часов провел он на волнах? Что сталось с отцом, матерью и со всеми, кому он был дорог? Сколько вопросов навсегда осталось без ответа — ведь бедный малютка ничего не мог объяснить! Короче говоря, не прошло и получаса, как я вернулся домой и вручил свою находку Катрине. Тогда мы держали корову, которая и стала кормилицей малыша. Напившись вволю молока и обогревшись у огня, он стал таким хорошеньким, розовеньким и так славно улыбался, что, честное слово, мы его сразу же полюбили, как своего собственного сына. Вот и весь рассказ! Мальчика выходили, оставили у себя и никогда не делаем различия между ним и нашими двумя детьми. Не правда ли, жена? — добавил господин Герсебом, оборачиваясь к Катрине.

— Ну, конечно, бедный малютка! — ответила хозяйка, смахивая слезы, навернувшиеся при этих воспоминаниях.— И ведь он в самом деле наше дитя, раз мы его усыновили. Я даже не знаю, зачем господину Маляриусу понадобилось говорить, что он нам неродной.

Расстроенная женщина принялась в сердцах вертеть свое веретено.

— Правильно,— подтвердил Герсебом,— разве это касается кого-нибудь еще, кроме нас?

— Вы правы,— миролюбиво сказал доктор,— но не обвиняйте Маляриуса в болтливости. Во всем виноват я один, попросив рассказать историю ребенка, так поразившего меня. Маляриус же предупредил, что Эрик считает себя вашим сыном и что в Нороэ давно уже все забыли, как он попал к вам. Так, говорите, ему могло быть семь или восемь месяцев в то время, когда вы его нашли?

— Около того. У него уже вылезли четыре зуба, у этого разбойника, и, я уверяю вас, он довольно быстро их пустил в ход,— сказал, смеясь, Герсебом.

— Замечательный ребенок,— живо подхватила Катрина,— такой беленький, упитанный крепыш! А какие ручки и ножки — стоило на них поглядеть!

— А как он был одет? — спросил доктор Швариенкрона.

Герсебом ничего не ответил, но жена его оказалась менее сдержанной.

— Как маленький принц! — воскликнула она.— Представьте себе, господин доктор, пикейное платьице, обшитое кружевами, шубка на шелковой подкладке — не хуже, чем у настоящего королевского сына, плиссированный капор и белый бархатный конверт. Все самое красивое! Впрочем, вы в этом сами можете убедиться: я сберегла его вещицы в целости и сохранности. Приданое малыша здесь, и я вам его сейчас покажу.