Не так-то это просто, тебе придется выучить язык. Я учила его в школе, я даже понимаю некоторые фразы. Посмотри, как счастливы здесь старики, посмотри, как спокойно ходят по улицам молодые.

В Таиланде, конечно, совсем не так, абсолютно другой мир. Зато там солнце, вкусные фрукты, океан морепродуктов. Мяукающий рай. Ты вообще слышала что-нибудь о Таиланде в советское время? Могла представить, что побываешь? Мама говорит, что не слышала, что и представить себе не могла, что где-то можно жить настолько беспечно. Но еще удивительнее то, что сын возит её в отпуск, что не надо менять мне пелёнки, что отныне я решаю её проблемы и забочусь о ней.

Я действительно забочусь, хоть и своеобразно. Отключил телевизор, купил ноутбук. Мама неожиданно легко научилась работать на нём самостоятельно и почти ничего не спрашивала. Выкладывает фото в Одноклассники, хвалится перед теми, с кем выросла в одном военном городке. Они не виделись тридцать лет, облысели, располнели. Мама щурится, прилипает к экрану, а я беззлобно ругаю её за гордыню.

И всё-таки мне больше всего понравилось здесь – говорит она, допивая чай в кафе недалеко от набережной Рейна. Не торопись, мама, мы многое ещё посмотрим. Всю жизнь ты видела только хрущёвки, ларьки и станки, кирпич, типографскую краску, холод твоих химических лабораторий. Ты тёрла тарелки ледяной водой и мечтала мыть голову шампунем, а теперь я могу показать тебе свет и додать всё то, что ты на самом деле заслужила.

Я хочу, чтоб она растрогалась, но никак не распознаю ускользающую эмоцию. Стекло бликует и совсем не видно лица. И нет никаких мерседесов, нет никаких смс, я сижу на спальном мешке у магазина одежды, глажу пса и считаю мелочь в картонном стакане. Не будет ни перуанских альпак, ни исландских гейзеров, мне ничего из этого уже не нужно, я лишь поворачиваю книгу к светящейся витрине и радуюсь, что хозяин не выключил свет.

Потому что Рождество, пожалуй, единственное время в году, когда деньги совсем неважны.

Окна напротив

Раз уж я заболел и не выходил из квартиры пять дней, решил поразвлечься и последить за соседями. Мне повезло (хотя раньше я считал иначе), окна моей квартиры выходили на соседний корпус и рассмотреть людей напротив не представляло большого труда. Я вытащил на балкон стул, хорошенько укутался в шарф и взял собой стакан с терафлю – согревать болеющее нутро.

Я понимал, что рискую; понимал, что холод, пришедший к нам традиционно в конце октября, способен довести меня до осложнений. Десять лет назад я уже покурил простуженным на балконе – и все новогодние каникулы провёл в стационаре, принимая в задницу уколы от острой пневмонии. Но пять дней в душной непроветриваемой комнате, гора капель, порошков и таблеток довели меня до исступления, мне хотелось упереть свой взгляд куда-то кроме двух сияющих в комнате мониторов: ноутбучного и телевизионного.

Довольно быстро я почувствовал, как нутро подло дрожит под лёгким пуховиком – окно пришлось закрыть. Соседи вели себя легкомысленно: зажигали свет и не задёргивали шторы, ходили по комнатам в трусах, хватали еду из кастрюль руками, целовались. Я постарался отсесть в тёмный угол и посматривать украдкой; порой возникало желание включить камеру на телефоне и увеличить масштаб, рассмотреть некоторые сцены в деталях. Через час, уже подумывая вернуться в измятую постель, я заметил мужчину на восьмом этаже, который мелькал в окне словно маятник – вот на него я мог смотреть без украдки. Мужчина сверлил взглядом пол.

Порой я видел, как меняются предметы в его руках, но не мог разглядеть, какие именно. Пришлось отыскать в комоде старый театральный бинокль, который валялся у нас уже лет десять, не меньше. Как театральный бинокль оказался у нас дома, я не уточнял – знал только, что никто из нашей семьи не ходил по театрам.

Пока я искал бинокль и немного погрелся у ещё не остывшей плиты, свет в комнате мужчины уже погас, остались лишь неяркие блики на стенах его квартиры. Похоже, мужчина смотрел телевизор. Расстроенный, я вернулся в постель, закутался в одеяло и попытался заснуть. Сквозь наваливающуюся дрёму я чувствовал, как меня колотит.

Кажется, поход на балкон действительно был плохой идеей.

И, знаете, лучше бы я не просыпался. Восстал в пятом часу вечера, мокрый, холодный – даже испугался, что уже труп. Сильно болела голова, нос не дышал, боль раздирала горло. Я тут же ринулся запихивать в себя лекарства: обжигая губы, выпил терафлю, прыснул в нос спреем от насморка, съел мятный леденец. На улице темнело, люди напротив зажигали свет. Подойдя к балконной двери, потянулся за оставленным там же биноклем – и с радостью обнаружил, что соседние окна видны даже отсюда. Не найдя в себе сил рассматривать чужие жизни стоя, притащил с балкона стул (не закутался перед выходом, замёрз за секунду – ещё пожалею об этом). Сидя на стуле, прислонил бинокль вплотную к дверному стеклу.

Мужчина на восьмом этаже снова шагал из угла в угол. На этот раз я смог разглядеть детали – в руке он держал бутылку вина с оранжевой этикеткой; поверх шерстяного свитера болтались провода от наушников, лица же я не рассмотрел. Он отпивал из горла и задумчиво кивал в такт музыке. Данное зрелище быстро мне наскучило, но через несколько минут мужчина вернулся, зажимая бутылку подмышкой. В руках он держал тарелку, из которой ложкой лениво клевал что-то рассыпчатое. То ли макароны, то ли рис… Еда сваливалась с ложки и падала на пол. В конце концов бутылка выскользнула у него из подмышки и он отпрыгнул, побоявшись то ли испачкать штаны, то ли порезаться об осколки. Вздохнул, перешагнул через невидимую мне лужу и ушёл прочь. Появился через пару минут – уже без тарелки, но с новой бутылкой.

Периодически он уходил в слепую для меня зону; думаю, там располагалась гостиная. Его однообразные шатания и завораживали, и бесили меня, так что я периодически отвлекался и смотрел вниз, на людей, забегающих в парадные. В конце концов мужчина снова пропал надолго, но возникшую скуку своим смехом и визгом разбавили соседи справа – вторые сутки что-то праздновали, пели караоке. Разбираться или жаловаться не было сил, так что я умылся, нагрел кипятка и сел пить чай, прислушиваясь к поющим пьяным людям. Они что-то громко обсуждали, смеялись, но в конечном счёте я мог различить только мужской отрывистый мат.

Ближе к ночи соседи упились и уснули, а окно мужчины