сумасшедшая. Когда мне сказали, что нашли твою машину с выбитыми стёклами. А к тому времени прошло уже несколько часов, как ты должен был прийти домой… В общем да, вот тогда я поняла, что была сумасшедшей, когда пыталась думать, будто я по-настоящему смогу прожить без тебя, хоть один день. Ну, а полное безумие пришло, когда день сменился следующим днём, и ещё следующим и… И никто не знал, куда ты делся — ни эти твои бандиты, ни дядя Юра, ни Новицкая, ни Чурбанов, ни даже Злобин. Он меня, конечно, утешал, как мог, но я чувствовала, что он сам крайне встревожен. Я эти дни провела вот здесь, между окном и дверью, и…

Блин… и что мне ей снова говорить, что, мол, да, я ведь мог больше никогда не появиться. Да и вообще, хрен его знает, как оно будет с этими парадоксами времени, или как их тут назвать… Возьму и перенесусь обратно, а Брагин вернётся. Ёлки, не завидую ему. При мысли об этом я усмехаюсь.

— Что? — хмурится Наташка.

— Иди-ка сюда, — подмигиваю я. — Иди…

— Куда? — теряется она.

— А вот прямо сюда, ко мне.

Она нерешительно встаёт и делает шаг. Я ловлю её за запястье и притягиваю. Тяну, усаживая на колени и, обнимаю, крепко прижимая к себе.

— Наташка, — шепчу я. — Как же хорошо, что ты вернулась…

— Она набирает воздух, чтобы ответить, но ничего не говорит и только молча кивает.

Потом уже, когда мы будем лежать совершенно голые на нашей кровати, она спросит, а что бы я делал, если бы она решила не возвращаться. И я отвечу, что полетел бы в Геленджик и не давал ей прохода, каждую ночь горланил бы под её балконом испанские песни и осыпал бы её цветами и золотыми украшениями.

А она скажет, мол, какая же я дура, надо было бы пожить ещё немного у отца, чтобы увидеть всё это собственными глазами. Ещё она спросит, а что если бы это ей оказалось пятьдесят лет, нет не пятьдесят, а семьдесят пять. Глупая, ничего-то ты не знаешь ни о пятидесяти, ни о семидесяти пяти.

Я обниму её и начну целовать, и она будет льнуть ко мне всем телом и целовать меня в ответ, и мы снова займёмся любовью, не знаю в который раз за сегодняшнюю долгую ночь.

Но это потом, после того, как я встречусь со Злобиным, а сейчас она кладёт руку мне на затылок и запускает пальцы в волосы. Она гладит меня по голове и по лицу, а потом обхватывает голову обеими руками, чуть отводит назад и, наклонившись, горячо меня целует. И я чувствую её вкус, чувствую горечь — это тоска, разрывавшая её на части, соль — это слёзы, пробившие дорожки на её лице, робкую сладость — это оживающие надежды.

Я чувствую, да, я всё это чувствую. И я знаю, что возраст моего тела и бушующие гормоны не имеют к этому никакого отношения. Между нашими сердцами существует связь. Прочная и неспособная прекратиться. Как говорится, пока смерть не разлучит нас. Или пока временные потоки не раскидают нас по мирам. Если, конечно, эти миры существуют.

— Лично Андропов? — таращит глаза Де Ниро. — Тебя допрашивал лично Андропов?

Мы сидим в его машине, а водитель ждёт на лавочке неподалёку.

— Да, — подтверждаю я. — Он лично задавал мне вопросы про чемодан.

— Твою мать! А про меня спрашивал?

— Нет. Но я сомневаюсь, что вы остались вне подозрений.

— Твою мать, — ещё раз повторяет Злобин и, качая головой, задумчиво смотрит в спинку кресла перед собой. — Твою мать. Нужно прекращать всю активность и падать на дно.

— А смысл, Леонид Юрьевич? Если всё известно и…

— Ты что несёшь! Смысл есть, причём очень простой. Если тебя предупреждают, а это вне всяких сомнений предупреждение, но ты не реагируешь, значит следующим ходом тебе сносят башку с плеч.

— Я так не думаю, честно говоря. Разговоров о нашей деятельности не было. В том плане, что нужно заканчивать. Причём, мне было обозначено лишь то, в чём наша активность и так невысока, а именно казино и другие предприятия. Они сейчас для нас не являются приоритетом. Сейчас мы начинаем этап внешнеэкономической деятельности, и максимально важным становится направление Большака, правильно?

— Допустим, — неохотно соглашается Злобин.

— А кто такой этот Кирилл Кириллович? — спрашиваю я.

— Полковник Постов, личный помощник шефа. Доверенное лицо.

— Понятно. Думаете он для вас представляет опасность?

— Он для всех представляет реальную опасность, и мы с тобой оба не исключения. Как они вообще тебя выпустили? Что ты им пообещал? Ты подписывал какие-нибудь бумаги?

— Нет, ничего не подписывал, — отрицательно качаю я головой. — Предложил, что буду давать доступ к материалам, как библиотека, по требованию.

Я рассказываю ему все подробности разговора.

— Не нравится мне всё это, — качает он головой.

Ну, бляха-муха, понятно, не нравится, кому такое вообще понравиться может? Но играя с чемоданчиком, который гораздо более взрывоопасный, чем ядерный, нужно быть готовым к тому, что вокруг него начнут происходить различные неоднозначные события, которые в принципе не могут нравиться.

— Леонид Юрьевич, как мне своих ребят найти? — возвращаюсь я к тому, что сейчас меня заботит чуть ли не больше всего. — Постов этот сказал, что их отпустили, но они нигде не объявлялись.

— Не могут где-нибудь отмечать своё освобождение?

— Нет, конечно. Это полностью исключено. Я уже проверил все места, где они могли быть.

— Ладно, я попробую что-то разузнать.

— Да, попробуйте, пожалуйста. А я позвоню этому Постову. Рожа у него, надо отметить, действительно постная.

— Хорошо, — угрюмо соглашается Де Ниро. — Давай, теперь рассказывай о результатах поездки… Думаю, на ближайшее время заграницу придётся притормозить.

— Как притормозить? — качаю я головой. — Я хочу на Кубу с молодой женой съездить. Думал тут, что не отказался бы от дипломатического паспорта. Если сможете сделать, буду благодарен.

— Ага, чрезвычайный и полномочный посол Советского Союза восемнадцати лет отроду. Сделаем, обязательно. Чего уж проще?

— А если американский?

— Чего? Паспорт американский? Знаешь, сегодня нет желания хохмить.

Он выглядит недовольным и растревоженным. Оказаться под колпаком никому не хочется.

— Леонид Юрьевич, а вы бы не могли прямо сейчас задачу поставить?

—