Кабинет располагал к отдыху, и я с удовольствием уселась поудобнее, немного подвинув портфель Вадика, который тот поставил рядом со мной на диван.

– Честно говоря, никогда не предполагал, что когда-нибудь попаду в подобный дом, – говорил Вадик, доедая канапе. Его удивляло не столько богатство дома, сколько изысканность пищи, и я с сожалением подумала, что дома он будет рассказывать о креветках в сухарях, а не о резной мебели. Даже столик, на котором были расставлены блюда, был оригинален: вместо ножек под столешницей изгибался причудливый дракон. Здесь действительно было на что посмотреть.

Вернулся барон фон Гаутштазе. Мы все сразу оживились, и он, присев рядом с Артуром на диван, довольно потер руки.

– Избавившись от скучных обязанностей, я перехожу к обязанностям приятным. Принесите-ка нам вина, – распорядился он и довольно повернулся к нам.

– Ну, как вам мое скромное жилище?

Выслушав восторженные отклики, барон самодовольно улыбнулся.

– Я вам обязательно покажу весь дом, тут есть на что посмотреть. Я несколько лет потратил, чтобы обставить его так, как считал нужным. Кстати, многие репродукции известных картин, мимо которых мы проходили по коридору, были подарены мне российскими художниками. Творческое начало русской нации огромно, я восхищаюсь вами. Что особенно вызывает мою зависть, это то, что вы восприимчивы к другим культурам. Вы с такой легкостью адаптируетесь в любой стране, что иногда способны полностью раствориться в ней. Я слышал, как один известный русский балетмейстер сказал, что русские могут станцевать любой танец любого народа мира и станцевать так хорошо, как не станцует больше никто.

– А наша преподавательница по фонетике говорит, что у русских уникальный артикуляционный аппарат. Они способны научиться произносить любые звуки всех языков мира. Больше ни у одного народа такого нет. Правда, мне кажется, что все это не так. Ведь у всех людей строение тела одинаково. Любой человек, вне зависимости от того, к какому народу он принадлежит, может научиться и танцевать, и говорить, все дело в старании, – заметила Катя.

– И уж тем более не стоит восхищаться способностью русских растворяться в других народах. Немец будет гордиться тем, что он немец везде, будет говорить об этом, рассказывать, петь немецкие песни, даже порой специально говорить с акцентом, подчеркивая то, что он иностранец, – я заметила быстрый, как молния, взгляд барона, но он видимо понял, что я не хочу уколоть его, и успокоился. – А русские почему-то стыдятся себя, стараются затесаться в ряды других народов. Они с большим удовольствием изучают культуры других стран, чем свою культуру. То же самое с танцами: кто угодно сможет изобразить вам, скажем, фламенко, но редко кто отважится сплясать «боярыню».

– «Боярыня» – это не модно, – заметил Вадик.

Я хотела сказать, что модно или не модно – тоже показатель равнодушия к культуре, но промолчала. Барон усмехался, глядя на меня, в его голубых глазах невозможно было прочитать его истинного отношения к разговору.

Принесли вина, бутылку открыли и темную красную жидкость разлили по бокалам.

– Это вино великолепно, – заметил барон, поднимая бокал, – мягкое, как виноградный сок, честно говоря, лучшее из моих запасов.

Вино действительно было великолепным. Пред нами поставили блюдо с огромным количеством сыра – самого разного, нарезанного аккуратными тонкими ломтиками и разложенного по сортам ступенями, так что получался бутон из сыров. Следом за сырами появилась тарелка с фруктами – мы с Катей сразу же схватили по клубнике и понимающе друг другу улыбнулись. Барон как раз начал возвращаться к теме нашего музейного разговора, как вдруг лакей, открыв дверь, произнес:

– Господина барона просят спуститься. Министр будет произносить тост в вашу честь.

На лице фон Гаутштазе появилось глубокое разочарование.

– Что же это такое! – недовольно хмурясь, произнес он. – Только я подумал, что свободен, а они опять за свои тосты… Я прошу у вас прощения, – он виновато посмотрел на нас.

– Ничего страшного, барон, мы подождем, – поспешила успокоить его Катя, и барон вышел.

Мы вновь остались одни. От хрустальных бра шел мягкий свет, шторы лакей прикрыл, я лениво слушала разговор друзей, допивая вино из бокала и жуя ломтик манго. Снизу до нас доносилась речь министра, аплодисменты, потом снова слова и снова рукоплескания. Похоже, речь министра затянулась. Катя прилегла мне на плечо и смеялась шуткам ребят, изредка вставляя реплики. Я прикрыла глаза, лениво поддерживала разговор и улыбалась, хотя открывать глаза и шутить было лень. Постепенно голоса ребят стали отдаляться и очень скоро доносились до меня таким же неясным рокотом, как и речь снизу, и я просто заснула.

Проснулась я так же внезапно, как и провалилась в сон. Мне казалось, что прошло минут десять – пятнадцать, но, открыв глаза, я поняла, что это не так. На плече спала Катя, нога моя затекла, я с трудом вытащила ее из-под Катиных ног. Выпрямившись, я поняла, что столик, который стоял прямо передо мной, отодвинут. Было темно, ребята, видимо, тоже спали, я начала расталкивать Катю.

Видимо, барон, увидев, что мы все спим, решил нас не тревожить и велел выключить свет. Но меня несколько обеспокоило то, что в доме стояла тишина, музыка не раздавалась, людских голосов тоже не было слышно. Дома, наверно, все уже с ума посходили, гадая, куда я пропала. Катя лениво потянулась и тоже села на диване, не понимая, что происходит.

Я достала из сумки сотовый, чтобы посмотреть, сколько сейчас времени. Было одиннадцать часов вечера!

– Катька! – в панике начала я. – Ты знаешь, сколько мы проспали? Ты вообще представляешь, что происходит?

– Не очень, – сонно протирая глаза, ответила Катя, – я, кажется, заснула.

– Вадик! – пнув через Катю Вадика, сказала я. – Просыпайся сейчас же!

Вадик что-то сонно пробормотал, Катя врезала ему чуть посильнее, и парень стал просыпаться, зевая и потягиваясь.

Я поднялась и, несмотря на то, что затекшая нога только начала приходить в себя, неприятно покалывая, начала продвигаться по направлению к дивану, где, должно быть, сладко спал Артур.

Но сколько я ни щупала пространство, дивана я не обнаружила. Позвав Артура, ответа мы не получили. Впрочем, мы были до того растеряны, что старались не шуметь, ползая в темноте, как три слепых мышонка, и скорее шептали, нежели разговаривали, видно опасаясь, что нас могут услышать посторонние.

– Здесь ни фига не видно! Кто-нибудь знает, где включается свет?

– А где бра, что висело над нами? – раздалось в темноте, и я поняла, что Вадик пытался найти лампу.

– Включите сотовые! – осенило меня. – Сейчас все найдем!

В свете своего мобильного я стала искать Артура, но чем больше предметов вырисовывалось в темноте комнаты, тем меньше я понимала, где нахожусь.

– Здесь нет дивана и здесь нет Артура, – растерянно произнесла я.