Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Власть и Деньги» как раз таковой и была.
– Ну что ты сопишь, сокровище? – спросила Любанова. – Не нарекли бы тебя Романом, и не обзывался бы никто!
– Мне не нравится, что мы не знаем, кого поддержит газета Боголюбова.
– Это никому не нравится, – сказал Константинов.
Он в редакционной политике, как и в политике вообще, не слишком разбирался и не понимал, зачем Лера задержала его в кабинете. Вряд ли затем, чтобы он на самом деле в ее отсутствие контролировал журналистов!
– А… в Лондоне не известно, за кого Боголюбов?
– Нет, – отрезала Лера. – Если бы там было известно, я бы тоже знала. Поживем – увидим.
– Ну да, – согласился тезка великого режиссера, – если нас не постигнет участь главного редактора «Вестей»!
– Типун тебе на язык!
И все замолчали. Креативный директор рассматривал свои запонки – на одну даже подышал и потер ее о джинсы, чтобы ярче сверкала. Первый заместитель нарисовал в блокноте еще одну длинную черту и теперь любовался на нее.
Помолчав, Любанова поинтересовалась:
– Ну? И почему никто у меня не спрашивает, что за совет в Филях?
– Да, – сказал Константинов и оторвался от запонки. – Что за совет в Филях?
– Пошли на крышу, – вдруг предложила Лера. – Что-то душно здесь. Прямо беда – в апреле еще снег лежал, в мае жара невыносимая!
Во всех помещениях самой лучшей газеты России, разумеется, работали кондиционеры. В этом офисе никогда не было ни холодно, ни жарко, здесь было уютно, просторно, вкусно пахло, и каждый входящий начинал немедленно чувствовать волнующий ноздри запах – запах больших денег. Здесь тянуло ударно работать, демонстрировать ум и эрудицию и созидать во имя родины и свободы слова, такой уж офис!..
Пойти на крышу – означало поговорить совсем уж начистоту, без предполагаемой «прослушки». Никто точно не знал, есть в офисе эта самая загадочная «прослушка» или нет, и на всякий случай считалось, что есть.
Любанова распахнула стеклянную дверь, перешагнула низкий порожек, застучала каблучками по разноцветной итальянской плитке, которой был вымощен «патио». Константинов поднялся, а тезка великого режиссера медлил. Он не любил стоять рядом с креативным директором – так сразу становилось очень заметно, что он значительно ниже ростом.
– Ну чего? – спросил Константинов, словно сам у себя. – Пошли, что ли?..
Похлопал себя по коленям, как отряхнул, и вышел следом за главной. Полянский закурил, чтобы было понятно, что он задержался не просто так, а именно для того, чтобы закурить, и потянулся за ними. Любанова смотрела вниз, свесившись через перила.
– Свалишься, – сказал Константинов, подходя.
Ветер трепал ее волосы, казавшиеся на солнце очень черными. У нее были неправдоподобно черные волосы и неправдоподобно голубые глазищи – как у кинодивы. Константинов, как всякий мужчина, ненавидел притворство, или думал, что ненавидит, а потому очень интересовался, что поддельное, волосы или глаза с линзами?
– Высоты боюсь, – сказала Любанова, – до судорог. Тянет кинуться.
– А зачем тогда смотришь?
– Волю закаляю.
Вот так всегда. Невозможно понять, шутит она или говорит серьезно.
Подтянулся Полянский и остановился в некотором отдалении – галстук летит по ветру, волосы развеваются, сигаретка сладко и тонко пахнет. Наполеоновским взором он обозрел расстилавшийся пейзаж, а потом как бы невзначай перевел взгляд на Леру и Константинова. Это означало, что мешать парочке романтически любоваться панорамой новой Москвы он не хочет, но все же пора бы выяснить, что за секретность такая и тайные разговоры.
Лера повернулась спиной к голубому простору, положила локти на перила и согнутую в колене ногу пристроила – амазонка, одним словом, да еще и волосы летят.
– Значит, так, – сказала она и посмотрела по очереди на каждого из сообщников. – Есть у меня одна крамольная мысль. Следующего содержания. Что-то мне показалось, что Сосницкий решил Садовникова кинуть, а вину свалить на нас. То есть конкретно на меня. И поездка наша в Питер – просто…
– Подстава, – закончил Константинов.
– Просто для отвода глаз, – твердо договорила Лера, не любившая жаргон и позволявшая его себе только в разговорах с бандерлогами. – Мы как бы обо всем договоримся, а потом из Лондона скомандуют все остановить, потому что мы плохо договорились. Возможно такое?
Роман Полянский даже про свою сигарету забыл. Она тоненько дымилась у него в пальцах, а он во все глаза смотрел на Леру.
– А… с чего ты это взяла?!
Она сделала нетерпеливый жест:
– Ну… скажем так, мне показалось.
– Тебе показалось, что Сосницкий хочет нас подставить?!
– Да, – спокойно сказала она. Ее трудно было взять на испуг, вернее – невозможно.
Константинов молчал.
– Таким образом, мы не получаем финансирования и остаемся должны миллионов… несколько. Мальчики, у вас есть несколько миллионов на тот случай, если мы их кому-нибудь задолжаем?
– Но, – растерянно начал Полянский, – это же нелогично! Это просто… глупость, извини меня, Лера! Зачем Сосницкому таким странным способом гробить собственную газету, да еще успешную, популярную и все такое? У нас тиражи сумасшедшие, рекламы полно, у нас…
– Ну, допустим, затем, что просто так прикрыть нас он не может, ему нужен повод. Он его искусственно создает, вот и все.
– Да, но зачем?! Зачем?!
– Ну, предположим, затем, чтобы показать властям, что в будущих выборах ни он, ни его деньги участия принимать точно не будут.
– Сосницкий откажется от выборов?! Это невозможно.
– Почему? – спросил Константинов. – По-моему, вполне.
– И по-моему, вполне возможно, – поддержала его Лера. – Он может свой отказ от участия на что-нибудь обменять. На то, что ему сейчас больше всего нужно. К примеру, на гарантии, что в случае возвращения в Россию он не подвергнется ни преследованиям, ни экспроприации, ни национализации и так далее. Судьбу «Юкоса» не разделит. Спокойно займется своими делами. Все вокруг перестанут повторять, что Вадим Сосницкий Генеральной прокуратурой России объявлен в федеральный розыск и его фотографии разосланы в Интерпол, в Ми-6 и другие места. Он получит свободу передвижений и продолжит ковать свои миллиарды.
– Ему нужны деньги?
Тут Лера Любанова слегка рассмеялась.
– Ну, не думаю, что его интересуют деньги в нашем понимании. Его интересует… ох-хо-хо… ну, скажем, мировое господство. Он пересидел какое-то время, отдохнул, и все – вперед.
– А это… возможно?
– А почему нет?
Константинов все молчал, и его молчание тревожило Полянского. Опять получалось, что тот знает больше, настолько больше, что и говорить ему не нужно, и так все понятно.