Буринская. В тот момент – момент испуга и волнения – она была прекрасна как никогда.

Деревенские почесали головы, пошушукались, на всякий случай уточнили у Штыря:

– Вань, а она тебя пидарасом называла?

Штырь мотнул головой – нет.

– А колхозом или деревней?

Штырь надулся – тоже нет.

Этика Штыря теперь работала против него самого.

– Тогда это, Вань… один на один.

– Да куда? Какой один на один? – Штырь подскочил. – Она же баба! – Он истерично кинул пальцами в Оксану. – Баба, только в штанах…

Договорить ему не удалось. Хлесткая пощечина Оксанки Рябко вновь сбила Штыря на землю. Он покатился, сбил пару танцующих. Подняться ему Оксана уже не дала. Она набросилась на него как животное, разъяренный альфа-самец на защите прайда. И нога Оксанкина – мускулистая нога в брюках и вьетнамской кедине «Два мяча» – звонко стукнула Штыря в подбородок.

Передние зубы предводителя деревенских улетели в небо. Белые-белые, крепкие-крепкие, они могли служить Штырю всю жизнь, но теперь исчезли в летней ночи, точно две маленькие кометы. Оксанка Рябко продолжала втаптывать Штыря в землю. Ее нога в кедине крошила его лицо, и оно расползалось, теряло контуры, растворялось в кровяной дымке.

Музыка взвизгнула – и замолчала. Динамики закричали голосом директора: «Всем… Слушать меня!!! Прекратить!!! Отставить!!!» И когда это не помогло, директор закричал так, что с деревьев попадали мертвые птицы: «Милиция-а-а-а-а!»

Только тут Оксанка остановилась. Кодовое слово отключило ее механизмы. Она уже была в милиции и знала – если кто-то над ухом орет «Милиция!», лучше не дергаться: потом в милиции могут приписать сопротивление при аресте и накинуть к приговору.

У ног ее распласталось тело, недавно бывшее Ванькой Штырем. Тело булькало и конвульсировало. Оксана дышала тяжело, смотрела на всех исподлобья. Выяснилось, что в суматохе у Кристины Буринской порвали футболку. И теперь один сосок ее – сосок самой прекрасной груди на свете – недоуменно взирал на окружающих. В другое время мы бы не смогли отвести от него глаз. Мы пронесли бы это видение через годы, рассказывая о нем внукам, смакуя как самое сладостное переживание в жизни. Но сейчас никто не обратил внимания на грудь Кристины Буринской, в которую был влюблен весь лагерь.

Все смотрели на Оксану Рябко. Все понимали, что сейчас произошло нечто важное. Мы не знали еще тогда аббревиатуры ЛГБТ, мы впервые столкнулись с тем, что девочка может любить девочку, но все мы стояли и усваивали урок. Интернатская Оксана показала нам, как нужно биться за свою любовь, за друзей, за убеждения – за родину, если хотите. И каждый из нас стоял и задавал себе вопрос: «А я бы смог так же?» И пугался собственного ответа, и терялся, и уносился мыслями в космос, не отрывая глаз от странной девочки с пергидрольным чубом.

Мигнули сирены. На танцплощадку медленно въехал милицейский «УАЗ», который дежурил в лагере всю смену. Из «УАЗа» высыпали милиционеры.

– Оксана-а-а! – вдруг поняв все, сорвалась с места Кристина Буринская и бросилась к ней в объятия. Две девочки поцеловались. Они целовались так, как, возможно, целовался Одиссей со своей женой, отправляясь на 10 лет в Трою. Они целовались как мартовские любовники, как стебли цветов, как земля и дождь. Милиционеры и лагерное начальство ждали молча, не рискуя им помешать.

Потом Оксана шагнула в «уазик». Усмехнулась, оглядев напоследок нас всех. «Модерн Токинг» навсегда!» – весело крикнула она и села в машину. Явив пионерам еще один пример невыносимой, фантастической крутизны.

Средиземное винное море

Я встречался с девочкой, поэтому про вино – бесхозный вагон вина, море из вина – узнал последним. Друзья мои проводили время в подвале. Они дрались, горланили песни и влюблялись. Кого-то забирали в милицию. Все это проходило мимо: я встречал и провожал девочку домой.

Если мне случалось выпить бутылку пива, девочка чуяла запах.

– А ну-ка дыхни! – приказывала она.

– Всего одно пиво, малыш, – говорил я.

– Одно? А пахнет как целый пивной склад!

Дело шло к свадьбе. И порой я думал, с тоской глядя, как весело оттягиваются в подвале друзья: а не рано я включился в эти взрослые игры? Не рано жизнь поймала меня на крючок, лишила радости и яиц?

Про вино я узнал мартовской ночью. Шел домой, рассуждая про себя в тысячный раз: выбрать девочку? Или выбрать подвал? В снегу лежал человек. В теле человека я узнал знакомого по прозвищу Сало. От тела в снег расползалась здоровая желтая лужа. Пахло забродившим киселем, неумытым детством, ранней весной.

Умеют люди красиво жить, вздохнул я, глядя на тело. Умеют веселиться до упаду. Умеют радоваться простым вещам. Тело на снегу храпело. Его требовалось разбудить. Ранние мордовские оттепели коварны. Они пожрали уже не одного человека. На радостях от мартовского солнца люди немного сходят с ума. Они пьяны самим воздухом. Они берут отгулы на работе, устраивают дикие шабаши, а потом валятся и засыпают прямо в талом снегу. Но ночью зима возвращается – в этом коварство марта. Температура опускается до минус 20 и больше. И те гуляки, которых не подняли вовремя из снега, уходят в снежную страну навсегда.

– Сало! – сказал я. – Вставай!

Тело брыкнуло ногой.

Я попытался поднять его, стараясь не наступить в желтую лужу. Свое прозвище он получил не зря. В Сале была тысяча килограммов веса. Он булькал.

– Подъем! – Я пнул тело.

И тут Сало очнулся. Он резко сел в снегу и сказал:

– Вино! – И стал щупать себя по карманам. А затем, к моему удивлению, из недр его бездонной куртки-пуховика стали появляться на свет бутылки. Сало ставил их в снег бережно, словно младенцев. Я насчитал восемь или девять бутылок вина и еще одну разбитую: Сало вынул из куртки осколки. Лужа, которая натекла под ним, была винной. Только сейчас я заметил, что запахи весны и неумытого детства перебивает тяжелый винный дух.

– Сало! – Я с ужасом смотрел на его трофеи. – Вы ломанули ларек? Магазин? Склад? Откуда столько вина?

И Сало расплылся в самой мерзопакостной улыбке на свете.

– Лучше! – сказал он, сидя в винной луже. – Мы нашли целый вагон с винищем. И завтра притащим еще.

По его словам выходило следующее: кто-то – по невиданной случайности, божьему промыслу или недосмотру – выкатил вагон с вином за пределы товарной базы. Вино было частично замерзшее: груды льда в ящиках. С бутылок послезали этикетки. Продавать такое было нельзя.

Вагон стоял одиноко как перст посреди снежного поля. Его поставили на запасные пути и забыли. Так злые люди выкидывают надоевшего котенка