– Извините, – сказал Краузе.

– Ничего, сэр, – пробормотал телефонист.

Карлинг держал руку на выключателе звонков боевой тревоги и глядел на капитана в ожидании приказа.

– Нет, – сказал Краузе.

По тревоге каждый встанет на боевой пост. Никто не сможет поспать и почти никто – поесть; обычная корабельная жизнь нарушится. Люди будут усталыми и голодными, всевозможные работы по кораблю, которые нужно выполнить рано или поздно, придется отложить. Такое положение нельзя сохранять долго – это опять-таки боевой резерв, который нельзя тратить без крайней надобности.

Есть и еще один довод: если постоянно требовать чересчур много без объяснения причин, некоторые, даже многие, начинают работать вполсилы. Краузе знал это и по личным наблюдениям, и теоретически, по книгам, как врач знает о болезнях, которыми сам никогда не страдал. Он должен был делать скидку на человеческие слабости подчиненных, на ветреность человеческого ума. «Килинг» и так находился в режиме готовности номер два: личный состав почти на всех боевых постах, водонепроницаемые переборки задраены, несмотря на помехи, создаваемые этим для повседневных корабельных работ. Готовность номер два означает постоянную нагрузку, что плохо для корабля, но ее можно выдерживать сутками, а боевую тревогу – не больше нескольких часов.

Не стоит объявлять боевую тревогу из-за того, что «Джеймс» с «Виктором» преследуют контакт вдали от конвоя; до конца перехода таких рапортов о контактах могут быть еще десятки. Потому Краузе и ответил «нет» на невысказанный вопрос Карлинга. Взгляд, решение и ответ заняли не больше двух-трех секунд. Чтобы изложить все доводы словами, Краузе потребовалось бы несколько минут; минута-две – чтобы мысленно их сформулировать. Однако привычка и опыт позволяли решить быстро, а саму ситуацию он давно продумал заранее.

И все же он отметил про себя этот инцидент, даже если сразу перестал о нем думать. Факт, что Карлинг хотел объявить тревогу, добавился к мысленному досье Карлинга у Краузе в голове. В какой-то едва ощутимой мере это повлияет на то, насколько Краузе доверяет Карлингу как вахтенному офицеру, и может в конечном счете сказаться на «рапорте о годности», который Краузе будет составлять на Карлинга (если, разумеется, оба доживут до составления такого рапорта), и особенно на пункте о «годности к командованию». Крохотный инцидент, один из тысяч, составляющих сложное целое.

Краузе взял бинокль и направил на конвой. Из тесной рубки смотреть было неудобно, и он вышел на левое крыло мостика. И сразу в ушах засвистел норд-ост, дующий на этом курсе почти в лоб. Когда Краузе поднял к глазам бинокль, левую подмышку ожгло холодом. Если бы ему дали спокойно пробыть в каюте еще минуту, он успел бы надеть свитер и полушубок.

Они проходили мимо флагмана конвоя, старого пассажирского судна с более высокими надстройками, чем у остальных. Оно несло брейд-вымпел командира конвоя, пожилого британского адмирала, который вернулся из отставки с началом войны. Он нес свою трудную, монотонную, опасную и незаметную службу добровольно, как, разумеется, и должен был поступать, покуда есть силы, даже если это значило оказаться в подчинении у молодого кавторанга другой страны. Сейчас его обязанностью было вести конвой в возможно более ровном строю и тем облегчить эскорту его защиту.

За флагманом неровными линиями шел остальной конвой: Краузе обвел его биноклем. Линии и впрямь были неровными, но уже не такими неровными, какими он увидел их с первым светом зари. Тогда третья колонна справа разорвалась, и последние три корабля (в этой колонне их было пять, в остальных по четыре) тянулись далеко в кильватере, полностью нарушив ордер. Теперь разрыв почти исчез. Очевидно, у судна номер три, норвежского «Короля Густава», ночью случилась поломка в машинном отделении и он отстал; радиомолчание и затемнение соблюдались строжайшим образом, а сигнальные флажки в темноте не видны, так что «Король Густав» не мог сообщить о ЧП и отставал все дальше, а значит – отставали и следующие за ним корабли. Надо думать, поломку устранили, и три корабля медленно возвращались на свои позиции. «Саутленд», идущий в кильватере «Короля Густава» (Краузе проверил название по списку вскоре после зари), сильно дымил, видимо, в попытке выжать еще пол-узла и быстрее сократить разрыв, да и некоторые другие корабли дымили больше допустимого. По счастью, при сильном ветре дым стелился низко и быстро рассеивался. При слабом ветре дымовое облако конвоя было бы видно миль за пятьдесят. Коммодор поднял флажный сигнал, почти наверняка тот самый, что часто поднимают на любом флоте, – «Меньше дымить».

Однако в целом состояние каравана можно было оценить как хорошее: всего три корабля сильно отстали, дым хоть и есть, но немного. Оставалось время быстро оглядеть «Килинг»; существенно, что первой заботой Краузе был конвой и лишь потом – собственный корабль. Он опустил бинокль и глянул в сторону носа. Ветер с каплями воды из-под водореза ударил прямо в лицо. Высоко над головой непрерывно вращалась плоская радарная антенна, а мачта из-за бортовой и килевой качки описывала перевернутые конусы всех мыслимых размеров. Впередсмотрящие стояли на своих постах, все семеро, и смотрели в установленные перед ними бинокли, медленно поворачивая их влево и вправо, прочесывая каждый свой сектор. Каждому раз в несколько секунд приходилось останавливаться и стирать с объективов брызги, летящие из-под носа корабля. Краузе ненадолго задержал взгляд на впередсмотрящих; Карлинг, занятый переходом на новую позицию, не мог уделить им внимания. Вроде бы все выполняли свои обязанности добросовестно. Иногда – как ни трудно в такое поверить – впередсмотрящие, устав от монотонной работы, несмотря на частые смены, теряют бдительность. Эту обязанность надо исполнять крайне тщательно, не отвлекаясь ни на секунду, – перископ немецкой подлодки показывается над водой на фут-два и от силы на полминуты, и хоть какой-то шанс его различить есть лишь при непрерывном наблюдении. Впередсмотрящий, заметивший вражеский перископ, может изменить судьбу конвоя. А если он увидит белый след несущейся торпеды, то успеет спасти «Килинг».

Дольше Краузе на крыле мостика оставаться не мог – половина эскорта уходила для боя с подводной лодкой, и надо было находиться рядом с межсудовой рацией – руководить «Виктором» и «Джеймсом», если потребуется. Молодой Харт подошел к левому пелорусу снять для Карлинга курс. Краузе кивнул ему и вернулся в рубку. Относительное тепло сразу напомнило, что снаружи, без свитера и бушлата, он промерз до костей. Рация булькала и блеяла: «Джеймс» и «Виктор» переговаривались между собой.

– Пеленг три-шесть-ноль, – сообщил английский голос.

– Дистанцию можете измерить, старина? – спросил другой.

– Нет, черт возьми. Контакт слишком нечеткий. Вы его еще не засекли?

– Еще нет. Дважды прочесали этот сектор.

– Приближайтесь малым ходом.

С того места, где стоял Краузе, «Джеймс» – маленький, с низкими надстройками – был неразличим в дымке близкого горизонта. «Виктора», который был больше, выше и ближе, Краузе по-прежнему различал, но уже смутно. При такой плохой видимости и притом что корабли быстро расходятся, он скоро потеряет из виду и поляка, хотя на экране радара тот будет читаться довольно отчетливо. В ушах внезапно раздался голос Карлинга: видимо, тот что-то говорил и раньше, но его слова не имели отношения к сиюминутной задаче, поэтому Краузе, занятый рацией, их не слышал.