Вскоре подошел господин порутчик и еще какой-то военный, одетый совсем иначе. На голове треуголка, как и у всех здешних военных, но плащ темно-серый, мундир из-под него виднеется зеленый, а штаны — красные. Они о чем-то переговорили с господином порутчиком, после чего зеленый произнес речь:

— Здравствуйте, будущие государевы люди. Вы зачислены, значитца, рекрутами в наш достославный Кексгольмский пехотный полк. С чем вас и поздравляю, получается.

Интересно так это прозвучало, он произнес слова «Кексгольмский пехотный полк» с каким-то внутренним наслаждением, как бы смакуя.

Зеленый провел перчаткой по своим черным с сединой усам, кхекнул, после чего продолжил:

— Будете служить у нас, значит, бравыми мушкетерами. Так как вышел приказ нашей матушки-императрицы и самодержицы Всероссийской о подготовке к войне скорой, то обучаться ремеслу воинскому вы будете не в ландмилиции али гарнизоне, как ранее заведено было, а сразу у нас в полку. Командир наш для учебы выделил третий баталион полка, в расположение которого мы с вами и направимся. Там обучитесь ратному делу, там и к присяге под полковое знамя вас приведем. Именовать меня вам следует «господин начальник партии Фомин». Как присягу примете — сможете по званию обращаться, значит. Видите вот этот галун червленый на обшлаге? Это значит, что я ундер-офицер. Тех, у кого галуны, слушаться, как отца родного. За непослушание, али побег кто удумает… ну да вы люди взрослые, сами все понимаете. Времени зазря тянуть не будем, сегодня и отправимся.

И мы отправились. Двое саней с провиантом и около сотни мужиков. Пешком. Зимой. По снегу. В город Луга. Который находился, как выяснилось, в трехстах верст от Кексгольма.

Каких-либо списков рекрутов не составлялось. Писарь, что крутился около господина порутчика, бегло пересчитал нас по головам, чирканул что-то на листке, закрепленном на деревянной планшетке, — и все на том. Никакого медосмотра или еще чего подобного. Даже зубы не смотрели. Уверен, что писарь при подсчете наверняка ошибся, потому как толпились мы густо, а усердствовать ему было откровенно лень.

Так началась моя служба. В мое время считалось, что служба начинается после принятия присяги, но здесь, кажется, такими условностями не заморачивались. Все, после того как в партию попал, ты уже не крестьянского сословия. Для деревенской общины ты отныне отрезанный ломоть.

Я тогда еще не осознавал, что это и правда на всю жизнь. Впрочем, как я уже говорил, для меня первые дни были как в тумане. Может быть, от голода, а может быть, это и был тот самый футур-шок, о котором так много писали в книжках про попаданцев.

Вел себя как робот. Сказали идти — шел. Сказали собирать валежник — собирал. Сказали есть — ел. Посуда здесь, кстати, вся была деревянная. Деревянные миски, деревянные ложки. На весь отряд — десять комплектов. Казенные. Потому как рекруты с собой из дома не брали ничего. Обреченный на солдатчину навсегда покидал родную деревню, у него теперь все государево будет, потому все более-менее ценное оставалось дома, общине. Теплая одежда у деревенских тоже в цене. Кто ж ценную одежку отдаст тому, кто в солдаты уходит? Это ж считай что выкинуть! Вот и замерзали рекруты на ночевках. Бывало, что и насмерть. А из тех, кто живой, уже на третий день пути половина кашляет. И это, кажется, никого не волновало. Ни начальника отряда, ни собратьев по несчастью. Умер и умер, пусть его. Копай могилу, потом пойдем.

Вот я и копал могилу. В мерзлой земле, деревянной лопатой. И это только начало пути. Долгого пути рекрутов из Кексгольма в Лугу. Огромная дорога, которую мы будем идти неделю, если не больше. Хотя местные говорят, что неделя пути — это немного. Ну, по их меркам. Скорости другие, расстояния тоже.

Подошел мужик из второй артели. Один из тех ландмилиционеров, что отправились в полк вместе с нами.

— Сменись, братец. Иди в дом, там ваша очередь трапезничать подходит.

Оставляю заступ в яме, выбираюсь, уступая место другому рекруту.

* * *

Дом, где остановилась наша партия, местные называли станцией. Иногда — просто станом. Трехэтажное деревянное строение с комнатами для постояльцев, кухней, столовой на первом этаже и обширными конюшнями. Все достаточно хорошо отапливалось, к нашей радости. В комнаты нас, конечно же, не пустили, ночевали мы в конюшне. Зато ужинали и вот теперь завтракали в столовой. Партию офицер в зеленом разделил на артели по десять человек, за старших артелей поставил ландмилиционеров, что шли с нами из Кексгольма.

В столовой было тепло. Я расстегнул куртку и быстро прошел к длинному столу, за которым расселась моя артель. Старший, Ефим, из общего котла набухал миску обжигающей пшенной каши на шкварках и пододвинул ко мне вместе краюхой свежевыпеченного ржаного хлеба.

Как мало нужно для счастья! Всего лишь теплое помещение и горячая еда. Впервые за несколько дней я почувствовал себя человеком. Странно, да? Вроде только что копал могилу для умершего попутчика, можно ж было хоть для приличия не жмуриться от удовольствия за столом. Что-то казалось в этом неправильным. Но еда была действительно вкусная. И она вот, на столе, горячая, с одуряющим запахом. А могила — там, на улице, за дверью. Считай, что вообще в другой вселенной.

— Ешьте, братцы, ешьте. Ближайшие к столице станции — они все такие. Уютные да сытные. Как дальше отойдем — опять будет такая же голытьба, как третьего дня. Там уже так из отдельных мисок покушать не получится. Будем по-походному, из одного котла хлебать.

Умяв половину миски, я немножечко замедлил темп и начал смаковать каждую ложку. Мы с ребятами уже усвоили простую местную хитрость: пока едим, мы как бы чем-то заняты и ничем другим нас не загрузят. Кто доел — тут же будет озадачен какой-нибудь работой. Скорее всего, на улице, на холоде. Потому большая часть порции съедается быстро, а последние ложки растягиваются до бесконечности, пока не погонят из-за стола.

Я наконец-то собрался с мыслями и первый раз за все это время попробовал обдумать все произошедшее.

Итак. Где же я? Вероятнее всего — на почтовой станции, как сказал бы Капитан Очевидность. Так написано у входа в комплекс зданий, в котором мы остановились на постой. Кириллицей, на русском языке, но старорежимно, с ятями, твердыми знаками и прочими дореволюционными буквами. Там же, у входа, изображен герб — черный двуглавый орел на желтом фоне. Только крылышки не как у герба России из моего времени — распахнутые во весь рост, а махонькие, в половину корпуса. Рядом — еще