class="p1">Так простояли мы минуту. Эта минута связала нас неразрушимую дружбой, даже больше чем дружбой, невообразимые чувства я к нему питал.

– Подожди еще немного, забыл (он достал что-то из кармана и протянул это мне). Вот тебе ключи от моей квартиры, на всякий случай. Заходи когда захочешь, всегда буду рад. Спокойной ночи тебе. Прощай!

– Прощай! – сказал я необыкновенно громко, пожал Федору руку и удалился.

Что-то непонятное происходило в моем сердце; я был одновременно счастлив, но и одновременно чувствовал невыносимую боль, боль и злость на весь мир, злость на бессердечного бога. Меня бросало из одной крайности в другую, какая-то каша происходила в моей голове: одна мысль наслаивалась на другую, совершенно с нею не связанную. В таком беспокойстве я провел всю ночь, не смыкая глаз. Я до страха чего-то хотел, но я и сам не понимал чего. В университет я, конечно, не пошел о смог заснуть только в полдень. Так я и провалялся целый день в кровати.

VI Препятствие

В одну из наших (теперь уже редких) прогулок я ему задал вопрос насчет его мечты. И получил очень неприятный для себя ответ.

– Я посмотрел, – начал я, – что ведь будут еще несколько конкурсов в течение этого полгода. Ты же знаешь, так почему же не поучаствуешь? Вернее, не хочешь ли поучаствовать?

– Нет, не смогу, – отрезал он.

– Это еще почему же? – в недоумении спросил я. – Ведь глупо ждать полгода, особенно в твоем положении, – тихо прибавил я.

– Я ей пообещал – серьезно сказал он.

– Что пообещал? – спросил я, поджигаясь от негодования.

– Я пообещал ей представить свою музыку свету в день нашего знакомства. Ну она меня попросила, а я ей пообещал.

– Да черт меня возьми, да что это такое! – вскричал я. – Да какое к черту обещание! Разве ты не хотел все забыть и все отбросить? А тут какое-то обещание нарисовалось. Ты ведь хотел стать известным, а итого сам себе и ставишь границы. Как это глупо! А зачем же ты так старался, произносил все эти красивые речи о мечте, о людях, о счастье? Зачем же ты все это говорил, когда сам не пытаешься воспользоваться возможностью? И зачем же я, дурак, шел к тебе с таким одушевлением, с такими надеждами, чтобы сообщить тебе мысль? Почему же я сразу не понял, что ты хочешь умереть как червяк: никому не нужным и лишним, забытым всеми людьми? И так, пожалуй, и умрешь!

– Прости, я не хотел тебя… тебя обидеть. Мне очень жаль, прости. Ты прав, я так и умру, прям как червяк. Я во всем виноват, лучше бы я вообще не рождался на белом свете, – проговорил он… проговорил он сильно побледневши. Я задел его больное место, о котором он не хотел думать. Каждое слово его было произнесено с глубочайшим призрением к себе; он перестал любить себя, я это недавно начал замечать. Как… ах… как я себя возненавидел за произнесенные с досады слова.

– Я не желал зла, я не хотел, я так не думаю, прости.

– Я это понимаю. Ты сказал это, потому что чрезвычайно сильно меня любишь. Не со зла, а только желая мне счастья. Такое бывает… Человек может ляпнуть лишнего близкому, а потом страдать из-за этого. Я знаю, что ты будешь страдать из-за сказанного чрезвычайно, но не вини себя, прошу. Я не хочу оставить после себя грусть.

– Я… я… я-я… – сказал я и заревел. Я бросился его обнимать и начал кричать, рыдая: – Прости! Прости, я не хотел! Я не специально. Я люблю тебя больше всех на свете!

– Я знаю, я и это знаю! – захохотал он своим искренним, детским смехом. – А еще я знаю, что ты необыкновенно добрый, добрее еще не встречал. Ведь кто же, как не ты, станет так плакать за несколько лишних слов? Почти никто! А пойдем-ка ко мне заночуем, у меня там есть диван. Я приготовлю еды, мы поговорим, я тебе сыграю что-нибудь веселенькое, Моцарта например. А ты знал, что я играю не только все грустное, но и веселое тоже очень люблю. Очень ободряет меня. Ну пойдем-пойдем!

Он рыдающего меня взял за руку и потащил. Потащил как ребенка, которому не купили игрушку, которую он так хотел. Во всю дорогу он говорил со мной смеясь, а я, плачущий, давал какие-то невнятные ответы, и он еще больше смеялся.

– Разве может, – говорил он, смеясь, – разве может взрослый человек так рыдать? Вот только ты! Не перестань, перестань (постукивал он меня по плечу, задорно смотря, но я не мог перестать). А как по мне: сострадание – величайшее качество человека. Умение понять другого человека, умение ему сочувствовать – ведь из этого всего строится человечество. Но не всем дано, в тебе дано, у тебя этого избыток. Цени себя за это, никогда не упрекай себя в этом, да и вообще, живи без сожалений. Это моя просьбы к тебе. Сделаешь?

– Н-да… Н-да! – захлебывался я от слез. – Неп… прее… менно!

– Ну вот и славно! А мы уже и пришли.

Да… действительно… пришли. Весь… да, весь вечер тогда я не мог полностью успокоится, а он все смеялся и смеялся, я тоже смеялся, хоть и плакал.

Он, действительно, хорошо играет и Моцарта. А в этот раз даже без грусти, а с необыкновенную веселостью. Он играл, поглядывая на плачущего меня и смеясь. Это был хороший вечер, действительно хороший. Хороший вечер перед страшной мукой, ожидавшей нас обоих из темного угла. Как это больно… больно…

VII Счастливый праздник

Когда я навестил Федора за несколько дней до муки, он весь сиял. Я удивился и спросил причину столь хорошего настроения. Он сказал, что вспомнил, что у него сегодня день рождение, и он ждет от меня подарка. Я обрадовался и горячо поздравил его.

– Какой подарок ты хочешь?

– Честно говоря, – начал он, – я давно мечтал о котенке. Такое милое создание!

– Какого цвета? Породы?

– Русскую голубую, с голубыми глазами.

– Ну тогда пойдем выбирать.

Мы вышли из дома и на метро поехали в питомник. Я продиктовал консультанту требования от котенка, и нам начали показывать возможные варианты. Федор стал выбирать. Пока он выбирал, я успел сходить в магазин в метрах ста от питомника, накупить сладостей, торт, свечей и корм для кошки. Когда я вернулся, он наконец выбрал. Я шепотом спросил цену, она стоила… ха-ха, дорого стоила. Из-за этого я попросил Федора удалиться на улицу.

Вернувшись к нему домой, я спросил какую кухню он хочет