сигаретой – дом сожжешь, – машинально кивнула Марина, думая совсем о другом.

– Не боись – потушим. – От возмущения она едва находила слова. – Ну и на кой он тебе сдался, раз ледяной? Владислав то, Владислав сё! А он на тебя ноль внимания. Какой парень сам тянется, хочет тебя, того и бери, не прогадаешь.

Марина аккуратно собрала пальцами комочки пепла и бросила их в пепельницу, вытерла влажной тряпкой руку.

– Ты его не видела – он такой… такой…

– Ну какой? Какой он?

– Неприступный. И очень красивый. Как Аполлон. Это бог такой у древних был – греческий красавчик.

– А-а! Ну прям заинтриговала. Художница, блин.

– Мы его сейчас как раз рисуем.

– Кого?

– Аполлона. В гипсе.

– Молодцы. Выходит, у вас сразу два Аполлона? Живой и каменный? И оба холодные. Везучая ты, Маринка, на мужиков!

– Он мне нравится, понимаешь? Его только разморозить надо. Я уже и так его касалась, и сяк. И за руку брала… на улице, месяц назад.

– Ну и как рука?

– Что?

– Температура какая? Тридцать шесть и шесть?

– Холодная рука. Если честно. – Марина не сдержала печальную улыбку. – Но очень красивая. И сильная, кстати. Мужская.

– Вот у Вадьки Комарова рука – мужская. Кипяток. Ладонь пылает. А на голую спину положит, сама загораешься. А на живот и ниже – все, пипец, огонь везде. Сразу хочу.

– Твой Комаров – дубина неотесанная. Животное. А Владислав – произведение искусства. И художник – супер. Талант.

– Говорю тебе: плюнь на него, произведение это. Ты сама – произведение. Конфетка. А сохнешь по ледышке. – Инга взяла руку подруги. – Была бы я лесби – сама бы соблазнила тебя.

– Да ну тебя, – выдернула руку Марина. – Не могу я плюнуть, – обиженно насупилась она. – Говоришь: зачем он мне сдался? Сдался, и все. Хочу я его. Понимаешь меня? Как женщина, в смысле?

– Понимаю, – после затяжки сказала Инга и раздавила окурок в пепельнице. – В смысле, как женщина. Типа того.

– Прошу тебя: давай проследим за ним. А? Не могу я одна, Инга? Ты подруга или как?

– Подруга, подруга. – Та вдруг стала снисходительнее.

И впрямь, чего девчонку пытать, если приспичило. Даже интересно – растопить сердце ледяного принца. Заодно поглядеть на произведение искусства.

– Ну вот. Проследим?

– Пиво доставай из холодильника и пойдем топить Аполлона. В смысле, следить. Но вначале – пиво.

Родители улетели в Питер, к родне, и Марина вела себя дома по-хозяйски. По-взрослому. Могла взять пива, даже вина, привести подругу и говорить с ней по душам сколько угодно. Хоть всю ночь. Привела бы и принца, но тот ее всячески игнорировал. Хозяйка открыла бутылки, они сделали по паре глотков.

– Завтра у нас как раз живопись. Ага? – призывно кивнула Марина.

– Ага. И где следить будем?

– Говорят, он выходит из нашей художки и как будто домой идет, а на самом деле – нет. Ходит по городу и будто нарочно следы путает. Его наш однокурсник Сенчуков неожиданно увидел поздно ночью – на тачке проезжал со своей подругой. Владислав возвращался откуда-то. И потом второй раз увидел – ночью в том же районе. И шел наш Влад такой весь прямо окрыленный! Как после романтического свидания.

– Ну, выследим мы его, и что тогда?

– Тогда я и поставлю точку. Посмотрю, с кем он, и поставлю.

– Честно? Слово даешь?

– Честное слово, подруга.

– Без скандалов? Без истерик?

– Ну ты что, я не такая, – чуть не обиделась Марина.

– Ради такого дела стоит рискнуть. Чтобы ты развязалась. Соскочила. А то ведь как присевшая, наркоманка, блин. – Она закурила новую сигарету, с улыбкой прищурилась сквозь дым. – Хочешь, я тебе татушку сделаю? Паучка на попке?

– Себе сделай паучка на попке.

– А муху, вот как эта? – Она через плечо кивнула на окно. – Мушку?

– И мушку тоже себе.

– Ну ладно, а бабочку? – Инга миролюбиво подняла брови: – Махаончика? А то у тебя ни одной татушки на теле. Ты как из прошлого века. Ну?

– Мое тело – храм, – сказала Марина. – Оно для любви, и уродовать я себя не дам. Даже тебе, подруга! Я не такая.

– Ага: я не такая – я жду трамвая, – усмехнулась Инга.

На следующий день Марина писала в художественной школе портрет – им позировал худенький паренек, студент политеха из провинции, зарабатывая на хлеб насущный. Работали углем, соусом и сангиной. Девушки из группы с ним заигрывали, он смущался. Строгий бородатый педагог, который нашел застенчивого натурщика, пресекал лишнюю болтовню.

– Сосредоточься на линии его лица, Пашкина. Он и так худощавый, а у тебя совсем тощий, – советовал он ученице; ребята посмеивались, а натурщик заливался краской. – Линия губ должна быть резче, Сорокина, и глаза выразительнее, а у тебя они расплываются и смотрят на все четыре стороны, – поучал он другую, и вновь в группе оживленно смеялись. – Семенов, он что у тебя – икона?! – взрывался педагог. – Почему лицо плоское? Следи за светотенью, объем держи. Разгоню я вас и сам уволюсь к чертовой матери, если лажать будете! Подойдите к мольберту Владислава Ольшанского и посмотрите, как линию держать надо и объем. Подойдите, подойдите, не стесняйтесь.

Первый красавчик группы, а может, и всей художественной школы то и дело вытягивал руку с карандашом, с прищуром что-то мерил по вертикали и горизонтали, переносил увиденное на бумагу. Он совершенно не отреагировал на похвалу педагога, будто она его не касалась. И от этого он становился еще независимее, притягательнее, недосягаемее. Марина то и дело поглядывала на Владислава. Должна была шугать скромного худого парнишку-натурщика, а смотрела на красавчика в синей рубашке и в светлых джинсах в обтяжку. Его каштановая шевелюра упрямыми волнами уходила до самых плеч, излом бровей и острый взгляд миндалевидных глаз безжалостно порабощал сердце юной художницы. Нет, не Аполлон – все куда хуже! Нарцисс! Бездушный и самовлюбленный!

Марина Зорькина испытывала к Владиславу запутанные, но очень сильные чувства, которых боялась сама и о которых лишь частично рассказала Инге. Во-первых, непреодолимое притяжение, ведь недоступный плод, как известно, особенно сладок. Марина знала, что хороша собой, и привыкла всем нравиться. Во-вторых, раздражение и гнев – его недоступность и равнодушие бесили ее, лишали душу равновесия. Влюбленность юного сердца и молодой плоти, готовой вспыхнуть и сгореть в огне неудовлетворенных желаний, сводили ее с ума с первого дня, когда она заглянула в глаза Владислава, оценила его изысканную привлекательность. Теперь Марина была готова броситься в объятия Нарцисса или схватить первый попавшийся под руку предмет, даже самый тяжелый, и запустить им в голову независимого красавчика.

– Владислав, поучи их уму-разуму, – проходя мимо Ольшанского, педагог