И без чего, как считал Аид, все эти личности прекрасно обойдутся.

— Мне очень приятно беседовать с тобой, царица, — начал он мягко. — Но всё же не будем тратить твоё бесценное время. Я могу три часа говорить про мойр, только не обольщайся — из моей болтовни ты никогда не узнаешь, куда я спрятал серп Крона. Я клялся водами Стикса, что не скажу об этом ни одной душе — ни живой, ни мёртвой.

Персефона растянула бледные губы в подобии на улыбку. Бывший Владыка Подземного мира никогда не считал себя экспертом по части улыбок, но тут любой смертный бы понял, что что-то не так: судорожное движение губ не затронуло глаза. Они остались непроницаемыми и холодными.

Аид подумал, что глаза Персефоны похожи на листья лавра, прихваченные морозом. Они никак не хотят поверить в неожиданно суровую для тёплых краёв зиму и упрямо цепляются за ветки, но результат уже предрешён.

Впрочем, в следующую секунду экс-царь встряхнул головой, отгоняя непонятные древесные ассоциации, и встретил ее прямой напряжённый взгляд.

— А с чего ты решил, что мне нужен серп Крона? — прищурилась царица.

— Да потому, что вы достали о нём спрашивать! Ты, Арес, Посейдон, Зевс! Афина, Гера, Афродита — хотя, казалось бы, ей-то зачем?! А из подземных вообще каждый второй! Ну, эти только пока я правил. И ладно бы меня понимали с первого раза! Да в первые двести лет своего царствования я всерьёз обдумывал повесить табличку со словом «Нет» и тыкать в неё каждый раз, когда меня спросят про серп! — он помолчал и добавил, — а потом во вторую, с текстом: «Сбросьте этого идиота в лаву».

— То есть ты не расскажешь, — с усмешкой уточнила Персефона. — Я знаю, что значит поклясться Стиксом, но, наверно, ты можешь и сам сходить за серпом?..

— Я не собираюсь этого делать, — отчеканил Аид.

— Подумай, — тихо сказала царица, вонзая длинные ногти в деревянный стол, и воздух вдруг наполнил острый запах свежей листвы. Столик ощетинился деревянными прутьями, стены зашевелились, выпуская ветки с острыми шипами, по мраморным колоннам, поддерживающим карниз над балкончиком, заскользили толстые, с бедро взрослого мужчины, лианы.

Аид встал. Под ногами шевелились камни, их толкали крохотные ростки. Пока ещё крохотные — похоже, их повелительнице не хотелось скакать с камня на камень подобно козе, когда они рванутся вперед, пронзая живую плоть. Лианы оплели мраморные колонны плотным ковром и продолжали ползти вперед. Кое-где они выбрасывали огромные, истекающие липким нектаром цветы.

Персефона улыбалась, и в этой улыбке не было ни грамма тепла:

— Хочешь узнать, что такое зелёный ад? Или, может, ты согласишься подумать над моей просьбой?

— Нет.

В этом коротком слове, пожалуй, впервые за тысячу лет зазвучало эхо бездны Тартара, отзвуки смеха героев в Элизиуме, стоны теней на асфоделевых полях и истошные вопли грешников. И весь Подземный мир словно ожил, осветился изнутри, обретая новые краски, потянулся к Аиду миллионами незримых щупалец, разрывая зелёные петли, ломая деревья, обращая липкий нектар в древесную пыль.

Сила тени схлестнулась с силой природы.

Персефона отступила на шаг, но не ослабила натиск. Напротив — по мановению её руки шевелящиеся на полу камни разлетелись в стороны, обратившись хищными птицами, и то, что Аид поначалу принял за бамбуковые заросли, оказалось гигантским термитником. Он вскинул голову, обращая термитов в прах и убивая на лету клекочущих птиц, и нашёл взглядом глаза Персефоны.

В её зрачках плескался обещанный зелёный ад, черты лица заострились, губы были закушены от напряжения.

— Я тоже могу использовать силу смерти, — хрипло сказала она, и на бушующих лианах появились шипы, но не зелёные, а чёрные, мёртвые.

Попадавшие на землю птицы снова взметнулись в воздух — перья темнели, срастались между собой, и орлы превращались в мёртвых летучих мышей. Под ногами зашевелились убитые термиты, соединяясь во что-то хищное, жуткое.

Но что могут термиты против бездны Тартара в глазах царя?..

Персефона дёрнулась, как от пощёчины, отшатнулась назад. Запрокинула голову, пытаясь остановить бегущую из носа серебристую кровь, и устало опустилась на пол — гигантский термитник превратился в обычные каменные плиты.

Аид наклонился к ней — в его глазах медленно остывала бурлящая тьма — и ткнул пальцем в лианы, все ещё обвивающие мраморные колонны:

— Убери. Свою. Траву.

Персефона возмущённо фыркнула, забрызгав кровью хитон:

— Да что бы ты понимал?! Вот это — трава! — она устало пнула стену, и из трещинки выросла марихуана. — А это — лианы!

Аид захохотал и сел на пол рядом с ней.

— Обязательно было так делать? — осведомилась Персефона, щелчком пальцев обращая заросли в пепел. — Я знаю тебя меньше дня, и за это время ты не упустил ни одну возможность подраться.

— Да их было-то всего две, — рассмеялся бывший царь, наколдовал чашу с кумысом и протянул Персефоне. — Почему бы не подраться с хорошим противником? У тебя интересная техника: муравьи, конопля, дохлятина…

Царица осторожно отпила кумыс и, материализовав отрез шелковой ткани, вытерла нос:

— Не представляю, как ты пьёшь эту гадость, — сказала она, делая второй глоток, наверно, чтобы лучше распробовать «гадость». — Насчёт серпа Крона я поняла. Но ты же можешь рассказать насчет мойр? Мне всё ещё интересно, почему ты их убил.

— Ну, если это немного компенсирует тебе моральные убытки от столетних поисков, — Аид попросил ее материализовать гроздь винограда и начал рассказывать. — Всё началось с Левки…

Он лгал. Не с Левки всё начиналось, а с Крона. С его безумно широкого рта, с его блестящей от жира бороды, с тёмно-красного покрывала его желудка, охватывающего маленького Кронида давящей массой.

С пророчества.

Однажды Повелителю Времени Крону предсказали, что его свергнет сын. И он почему-то решил, что лучшим решением проблемы будет проглотить всех своих детей.

Когда это случилось, Аид был слишком мал. Он запомнил немного: слизистые стены его тюрьмы, страшную духоту и жар, и ещё — гигантский распахнутый рот в обрамлении чёрной бороды. Попав в отцовский желудок, он словно очутился вне времени и пространства. Там, «снаружи», прошло не одно десятилетие — он знал, что сначала Рея рожала детей, послушно скармливая их супругу, потом рос самый младший, Зевс, но для Аида пытка одновременно сжалась до одной секунды и растянулась на многие столетия. Понемногу осознавая себя, он не понимал, в чём дело и думал только об одном — пусть это закончится. Когда Зевс вытащил его из отцовского желудка, Аиду еще долго снились кошмары, в которых фигурировали обрамленный бородой рот и тесно сжимающийся вокруг