Тишина в зале становится давящей, напряжение растет. Воздух слишком теплый, свет кажется неестественным. Тревога цветком распускается в моей груди, и я быстро кошусь на запертую дверь. Пребывание в замкнутом помещении всегда плохо влияло на меня. Внезапная мысль о долгих годах заключения — от двадцати лет до пожизненного — наполняет меня таким необыкновенным ужасом, что я ощущаю его, как комок желчи, подступающий к горлу. Я облизываю губу и сосредоточиваюсь на том, чтобы держать руки неподвижно. Как меня учили, я направляю носки туфель на скамью присяжных. По словам адвокатов, это поддерживает меня в наиболее выгодном положении.

Коникова начинает обращение к суду, и ее голос поражает меня. Он совершенно не соответствует ее внешности: полнозвучный, хотя и усиленный микрофоном. Уверенный, но дружелюбный. Мое сердце бьется быстрее.

Мне говорили, что голос — это один из ключевых элементов адвокатуры. Адвокат с плохо поставленным голосом не производит должного впечатления на судью и присяжных и постоянно находится в невыгодном положении. В конце концов, это театр. Все барристеры являются хорошими актерами и превосходными рассказчиками, и далеко не у каждого солиситора есть качества, необходимые для адвоката. Моя тревога растет. Похоже, я действительно недооценила прокурора. Я прослушала часть речи.

— …и в ходе этого судебного процесса, — говорила она, — мы увидим шокирующий портрет женщины, настолько ожесточившейся от ревности, возмущенной предательством и преисполненной ненависти к мужу, что она искусно и последовательно спланировала высший акт возмездия — убийство.

Коникова делает паузу. Единственным звуком остается скрип грифельного мелка, которым пользуется судебный художник.

— Нужно признать, что ее жертва, Мартин Крессуэлл-Смит, сам был далеко не ангелом, — продолжает Коникова. — Судя по отзывам, он был социопатом, который вымещал на своей жене худшие стороны своего характера, но и она тоже вымещала на нем все худшее в себе. Взаимоотношения мистера и миссис Крессуэлл-Смит развивались по порочной спирали; это была изощренная борьба до самого конца. До смерти, — еще одна пауза. Художник поднимает голову, окидывает меня взглядом и возвращается к работе. Мне интересно, кого — или что — она видит.

Я жертва. Я скромная. Несправедливо обиженная.

— Чудовищная война, которая велась между мистером и мисс Крессуэлл-Смит, не ограничивалась супружеской парой. Они причиняли вред невинным людям в качестве побочного ущерба.

Эти слова вызвали некоторое оживление на зрительской галерке. Многие зрители являются полицейскими. Газетчики выдвигали предположения, что одна из юридических стратегий Лоррингтона заключалась в дискредитации ключевых следователей по этому делу — старшего констебля, детектива Лорел «Лоццы» Бьянки, сержанта Корнелла Тримэйна и констебля Грега Эббота. Это якобы было личным делом для них. Присяжные заседатели почти неощутимо подались вперед. Речь государственного прокурора зацепила их на крючок. Они хотели увидеть злодейку. Они хотели видеть, как злодейка будет пресмыкаться перед ними, будет обличена и наказана всей мощью закона. Они хотели увидеть триумф героя. Тогда мир покажется им гораздо лучшим местом. Коникова давала им то, ради чего они пришли сюда, — шанс исполнить их почетный гражданский долг и исправить чудовищное злодеяние. Я знаю, как это работает.

— …логически, шаг за шагом, опираясь на неопровержимые свидетельства криминалистов, на полицейские отчеты и свидетельские показания, а также на экспертную оценку криминалистического психолога, обвинение продемонстрирует Вашей чести, что обвиняемая, — взмах руки, призывающий присяжных как следует присмотреться ко мне, — обладает холодным, изобретательным и расчетливым умом. Это хамелеон, предстающий в обличье скромницы, — увещевает Коникова. — Не поддавайтесь на ее уловки, потому что в конце концов у вас не останется иного выбора, кроме признания ее вины по всем статьям.

Вереница шепотков проносится по залу, словно невидимое течение. Репортеры лихорадочно строчат в свои блокноты. Я сглатываю слюну. Капля пота стекает в ложбинку между грудями. Мое отчаянное стремление к свободе неразрывно связано с Питером Лоррингтоном и командой его юристов.

Коникова наклоняет голову в парике в сторону Лоррингтона.

— Без сомнения, мой уважаемый коллега попытается запутать дело. Направить его по ложному следу. Он будет предлагать вам разные варианты событий и попытается сопоставить их с реальными фактами. Но помните, что любая история — это вымысел. Дым и зеркала. Вполне вероятно, он попытается представить ее в роли жертвы, которая стала добычей грубого и властного мужа, помрачившего ее рассудок и поставившего ее на грань безумия, — Коникова выразительно кивает. — Да, он считает вас податливыми и внушаемыми людьми. Психологи скажут вам, что внушаемость свойственна каждому из нас, а когда человек погружен в глубоко трогательное повествование, он опускает свои эмоциональные барьеры. Ваш долг — не поддаваться ему, оставаться начеку и следить за руками.

— Защита попытается опорочить трудную работу полицейских служащих. Защита попытается выдвинуть подставных свидетелей. И все ради того, чтобы создать малейший предлог для разумного сомнения. Поверить защите — значит позволить этой женщине остаться безнаказанной в убийстве ее мужа. Вы не можете так поступить. Вы здесь ради того, чтобы выполнить ваш гражданский долг. Совершено тяжкое преступление, так что давайте сделаем все правильно.

Коникова садится и тянется к стакану с водой.

— Мистер Лоррингтон? — вопрошает судья Джеральдина Парр. — Хотите что-нибудь добавить?

Мой барристер неторопливо встает. Его рост хорошо заметен, и атмосфера в зале ощутимо меняется. Он доминирует над собравшимися. Все ждут его представления, его контраргументов. Он улыбается. Черт возьми, он улыбается! Я тоже с трудом удерживаюсь от улыбки — от глупого облегчения, от понимания того, что за моей спиной стоит грозная сила, наряду с его репутацией превращать судей и присяжных в податливый воск под его холеными белыми руками.

— Вас что-то позабавило, мистер Лоррингтон? — спрашивает судья Парр, глядя на него поверх стекол очков для чтения. — Или же вы собираетесь обеспечить линию защиты?

Мне известно, что вступительное слово моего барристера будет очень коротким и выдержанным в общих тонах. Защите положено выслушать все аргументы стороны обвинения, прежде чем переходить к конкретным описаниям и версиям событий.

— Ваша честь, — произносит Лоррингтон глубоким баритоном, положив ладони по обе стороны своей кафедры. — Мне представляется, что мадам прокурор позволила себе обозначить мою линию защиты.

На галерке раздается смех. Я вижу ухмылки на лицах некоторых присяжных. Художник переворачивает страницу альбома и начинает рисовать быстрее.

— Тишина в зале! — восклицает судебный пристав.

— В самом деле, — Лоррингтон поворачивается к присяжным. — Мадам прокурор права в том, что существует альтернативный вариант событий. Тот, который лучше соответствует собранным уликам. Мы продемонстрируем Вашей чести, что дело обстоит не вполне так, как настаивает сторона обвинения. И мадам прокурор совершенно права кое в чем еще; следите за пальцами. Читайте ее доводы между строк. И ни на секунду не ослабляйте бдительности, поскольку ваш гражданский долг состоит в том, чтобы не отправить невиновную женщину в тюрьму за преступление, которого она не совершала. Это ваша обязанность перед правосудием. Это бремя, возложенное на ваши плечи.