Эдикты Ашоки, высеченные на скалах или каменных плитах и колоннах, были обращениями к населению на местных языках — по всей территории державы это были индийские диалекты (пракриты). В районе же Арахосии, где со времен Александра жили «йоны», найдены греческие «надписи о дхарме» — свидетельство проникновения эллинизма далеко на Восток. В переводах эдиктов — так же как в античных источниках об Индии — мы видим, как характерные индийские понятия меняют смысл, будучи перенесены на греческую почву. «Секта» становится «философской школой», «накопленная религиозная заслуга» — «благочестием», «аскетическое воздержание» — «умеренностью и самообладанием», религиозные идеалы индуизма превращаются в достоинства гражданина греческого полиса[17]. Встреча цивилизаций и в последующие века дает причудливые формы культурного синкретизма.

Образование Парфянского царства означало почти полный разрыв контактов эллинистического Средиземноморья с Индией. Это событие драматическим образом сказывается на комплексе античных свидетельств об Индии — традиция прерывается. В конце III и во II в. до н. э. греческие авторы, лишенные притока свежей информации, вновь и вновь обращаются к Мегасфену и его старшим современникам. Используя их данные, Эратосфен и другие александрийские ученые пытаются сконструировать общий облик Ойкумены, находя место и для Индии.

Между тем греко-индийские связи в середине III в. до н. э. не только не прерываются, но, напротив, становятся более интенсивными. Речь, однако, идет о тех греках, которые после возникновения Парфии, сами были отрезаны от остального эллинистического мира. К востоку от Парфянской державы располагалась Бактрия, власть в которой принадлежала греческой династии. Цари Греко-Бактрии, стиснутой варварским окружением, обращали взоры в сторону богатой Индии. Чем слабее становилась власть наследников Ашоки, тем глубже в страну проникали греки. События этого времени реконструировать затруднительно, так как греко-бактрийская историческая литература не сохранилась. Индийцы же не имели подлинной исторической традиции — ее заменяли эпические предания. Очевидно, именно в эту эпоху в Индии сложилось представление о греках (явана = йона) как о людях воинственных и безжалостных, не почитающих и не щадящих даже брахманов[18]. В санскритской литературе нападения этих низких варваров выглядят как апокалиптическое видение о «конце света» (Калиюге). В брахманских текстах яванам приписывают происхождение от воинов (кшатриев) и низкокастовых шудр, чем авторы пытались объяснить как их военные успехи, так и творимые ими жестокости. Сам термин «явана» впоследствии стал применяться для обозначения различных инокультурных завоевателей, в эпоху Средневековья — для мусульман.

Если греко-бактрийцам и удалось проникнуть в долину Ганга (по данным санскритской пророческой литературы, вплоть до Паталипутры), это осталось лишь кратковременным эпизодом. Значительно важнее то, что они закрепились на территории северо-западной Индии. Эти земли приобретали для них тем большее значение, что в самой Бактрии греков теснили ираноязычные скифы — шаки.

В Пенджабе возникло несколько индо-греческих княжеств, о которых мы знаем благодаря многочисленным находкам монет[19]. Надо сказать, что именно греки принесли в Индию подлинное искусство изготовления монет. Во времена Ашоки индийские монеты представляли собою кусочки металла неправильной формы с довольно примитивным символом-штампом (так называемые «клейменые монеты»). Монеты греко-бактрийских и индо-греческих царей выглядят совершенно по-другому: они содержат искусно выполненные изображения и надписи. Монетные легенды на греческом языке постепенно дополняются такими же на индийском (местными шрифтами кхарошти и брахми). При этом эллинистические понятия и термины (к примеру, «царь-спаситель») не только калькируются, но и подвергаются индийской интерпретации.

Рядом с изображениями греческих богов и символики все чаще на монетах появлялись индийские. Легче всего усваивались образы, связанные с буддизмом — очевидно потому, что сам буддизм был готов к культурной экспансии. Традиционная индийская религия (брахманизм или индуизм), закрытая для непосвященных и связанная с кастовым строем, значительно менее подходила для межкультурного диалога.

Среди драгоценных отрывочных свидетельств об этой эпохе есть сообщение Плутарха (см.: Наставления по управлению государством. 821 Д–Е) о похоронах знаменитого индо-греческого царя Менандра. Церемония, о которой говорит античный автор, напоминает буддийские обряды, описанные, например, в «Махапаринирванасутре» (сутре о великой кончине Благословенного Будды). Сведения Плутарха служат иллюстрацией к одному из наиболее известных неканонических буддийских текстов на языке пали — «Милинда-паньха» («Вопросы Милинды»)[20]. Памятник представляет собою собрание философских диалогов (которые сравнивают с сократическими) между «царем йонов» Милиндой и буддийским монахом Нагасеной. Буддист убедительно отвечает на все хитроумные вопросы царя, заставляя последнего каждый раз восклицать: «Прекрасно, почтенный Нагасена; чудесно, почтенный Нагасена!». Милинда/Менандр известен историкам по многочисленным монетным находкам[21].

Греки, управлявшие областями Индии, вольно или невольно обращались к культуре покоренного ими народа и, в свою очередь, оказывали на него существенное влияние. Ведущие школы древнеиндийской скульптуры (прежде всего гандхарская — по названию области Гандхары в Пенджабе) немыслимы вне эллинистического контекста. Сам иконографический образ Будды обязан своим возникновением импульсу, идущему от греков (его связывают с изображениями Аполлона Дельфийского). К рубежу новой эры греки потеряли политическую власть в районах Пенджаба и Синда, уступив ее шакам, парфянам или самим индийцам. Однако долго еще на индийских монетах сохранялись греческие надписи — иногда обессмысленные, так как местные резчики не понимали языка. В искусстве же античная пластика постепенно исчезает, уступая место традиционным принципам индийской эстетики.

Непосредственные контакты Индии с античным Средиземноморьем возобновились незадолго до нашей эры, после того как была открыта возможность плавать через открытый океан с помощью попутного муссонного ветра[22]. Это было началом новой эпохи — и очередной главы в корпусе античных свидетельств об Индии.

В результате археологических раскопок обнаружено немало материальных остатков римско-индийской торговли[23]. Речь идет, прежде всего, о римских монетах. Особенно значительные клады найдены в южной Индии. В западной Индии находки значительно реже, но причина этого отнюдь не в том, что морская торговля в данном регионе была менее интенсивной. Новейшие исследования показали, что многочисленные серебряные монеты местных правителей изготовлены из высококачественного металла — несомненно, римские сестерции здесь шли на переплавку[24]. Наименования античных монет использовались в санскритской литературе: счет шел то на «драммы» (драхмы), то на «динары» (денарии). Весовой стандарт индийской золотой монеты соответствует римскому. В иконографии некоторых правителей Индии усматривают подражание римским императорам. Использовалась и римская титулатура — цари Кушан называли себя «Кайсара», то есть Цезарь.

Свидетельством торговых связей между Римской империей и Индией являются также находки средиземноморской керамики. В штате Тамилнад на юго-восточном побережье Индостана раскопаны остатки римского торгового поселения Арикамеду[25]. Очевидно, именно об этом времени сохранились воспоминания в тамильской поэзии первых веков нашей эры, в которой встречаются строки о торговцах-яванах, прибывающих на огромных кораблях за грузом пряностей. В