консоль запускала, и когда на коды смотрела, и когда слезы глотала, бормоча: «Господи, Боженька, ты садист, хватит, хватит. Дай мне не-глянец, дай или убей меня уже молнией. Как мне тошно быть той, кем меня видят, как…» А Боженька не убил. Послал всего-то странную красную молнию в системник, зато щедро, от души. Красную молнию вместо белого кролика, и вот она – нора. Падение. Он, море и небо, полное звезд. «Живи, дурочка». Боженька, спасибо. Сошла с ума, умерла, в коме – за все спасибо. Даже если не воля Твоя, а побочка от бессонницы, стимуляторов и энергетиков.

– Ведь я хочу помочь тебе. – Под невозможно синим взглядом она решает сдаться и потому добавляет: – А потом… посмотрим. Я подумаю.

– Обещаешь?

– Обещаю. На расстоянии все виднее.

Выпила достаточно. Охмелела и осмелела. Чтобы вплотную, чтобы пальцы в рыжие волосы, чтобы губы – к губам этим жестким, соленым. И чтобы в руках теплых не растаять, а раствориться морской пеной, как в совсем другой сказке, страшнее… Ерунда. Их сказка пойдет иначе. Алиса не сглупит, Алиса не сдастся. У Алисы же нет ведьмы, которой она пообещала бы голос за ноги. У Алисы – только madness, и все при ней. Дома ей не зря завидовали: «Креативная, продуктивная, работа у тебя крутая и зарплата!..» А теперь она наконец-то сможет завидовать себе сама: «Ты такая… счастливая».

– Тише… тише. Я очень хочу побыть с тобой.

Она верит. Ведь в его мире небо такое огромное, что тонет в море. Под этим небом хватит места всем, кто отказался от собственного.

1. Красные губы

Когда в тысяча тысяча девятьсот лохматом я закончил Полиграф [4] – с трудом, кстати, потому что тогда, даже чтобы просто туда поступить, желателен был опыт, хоть годик, хоть в самой захудалой газетке, – мне здорово повезло. Курсе на третьем меня милостиво взяли младшим редактором, а потом все повышали, повышали. Не потому, что я был талантливый молодой кадр, а потому, что издательство было пожилое, и после моего выпуска коллеги один за одним начали уходить в счастливое пенсионное плавание к внукам, дачам и прочим радостям, на нашей работе малодоступным. Мы ведь все время горим. Каста факельщиков в мировом масштабе.

Став старше, увидев, что и следующее поколение специалистов подрастает, сердито фыркает, топает по пяткам, я серьезно задумался: а что вообще для издательства хорошо, больше «старой» крови или «молодой»? В молодости не сомневался: «молодой», они же тут закостенели, выпускают невесть что и невесть как, обложки эти жуткие, сюжеты нафталиновые. Может, когда состарюсь окончательно, я начну думать, что все наоборот: больше «старой» крови – больше стабильности, меньше вывертов и взрывов. Сейчас мне без году полвека, и я думаю, что и той, и другой крови нужно вровень. Молодые специалисты, правда, смотрят на мир шире, лучше слышат его пульс, понимают, когда он вдруг учащается. Но что бы там они себе ни воображали, ловить других над пропастью во ржи способны только те, кто сам уже в эту пропасть падал и ломал пару костей, а потом вылезал и сращивал их.

В свое нынешнее гнездовище я перешел в горячке девяностых, в эпоху наколеночных Кинга и Саймака, вольных пересказов «Рэмбо» и нетленок о джедаях. Издавали все, до чего могли дотянуться, на чем попало и в кроличьих темпах. Ранняя команда наша состояла из вчерашней поварихи, беглого участкового, двух авантюрно настроенных агрономов, недоучившегося врача и меня – единственного книжника с опытом на загривке советского мастодонта. Но соображали мы быстро. Наши первые томики были не самыми корявыми, и костяк русских авторов мы начали сколачивать рано, ловя за хвосты голодных и наглых, экспериментаторов, которым в прежней литературе места не было. Они умели «под Запад», но по-своему, умели «про жизу», но с огоньком. А сколько же, как оказалось, умеет интересно рассказать и о том, как вырастить кур, и о том, как написать пьесу, – на целую нехудожественную редакцию хватило. Может, поэтому мы удержались на плаву, когда народ наелся беллетристики, а гайки авторских прав закрутили мощнее. Мы продолжили работать, в то время как многие ушли в сферы попроще. Может, нам в чем-то помог наш «тотем», чье око глядит с книжных корешков. Паноптес – Всевидящий. Великан с миллионами глаз, о котором одни говорят, будто он звездное небо над океаном, а другие – что он просто замученный трудоголик Олимпа, страж, который никогда не спит. Второе тянет на правду: работа с книгами не имеет ничего общего не то что с восьмичасовым – с шестичасовым сном.

Что такое сам издательский бизнес? Я перебрал в голове множество аналогий, но наконец остановился на одной. Это вроде большого аквариума, куда напустили много разных рыб, которые и в естественных-то условиях не уживаются, что говорить о маленьком стеклянном прямоугольнике? Кого вы здесь только не найдете. Вот яркохвостые гуппи и неонки – вроде маленькие издательства, а сразу запоминаются именами авторов и необыкновенными обложками. Вот здоровенные акулы, глотающие все, что плывет навстречу, а иногда и то, что лихорадочно улепетывает, – холдинги, гиганты. Вот раки-отшельники в почти не видных под наростами извести раковинах. Когда-то они издавали великолепные и востребованные книги, а теперь ушли в советские панцири, не могут понять новую бешеную жизнь, и никакая молодежь до них не докричится. А вот морские звезды, про которых не сразу догадаешься – оно вообще живое? Шевелится? Издает что-нибудь? Шпионит? Или секту тихо сколачивает?

В аквариуме хорошо: есть место, воздух, даже подачки корма в виде частных и государственных инвестиций. Кто сдохнет, того выловят налоговики или съедят акулы. И все же мне всегда казалось, что-то тут не так. Наверно, стены. В океане просторнее, он не ограничен комнатой, где поставили твою стекляшку, – не потому ли о нем так мечтал исполосованный шрамами Жабр, герой довольно мудрого западного мультфильма, как раз таки о рыбах? Но как уж есть. Если смотреть глобально, весь мир – просто огромная комната с десятками аквариумов, а тебе нужно только выбрать свой.

Что делать, чтобы твой аквариум стал если не пошире, то хоть по ощущениям посвободнее? Разве что попробовать больше говорить с бескрайним миром вокруг. У редактора не много способов это сделать: обычно нам… нечего сказать. Мы не великие таланты, не именитые люди, мы заурядны и вечно заняты. Как ни патетично звучит, лица и голоса почти любого издательства, кроме совсем эпатажных, – именно авторы. Своими авторами, всеми и каждым, я дорожу – и сейчас понял это как никогда. Конечно,