такими запахами, которых слышать вновь не захочется, крысиные норы-тоннели, громадные настолько, что запросто вместят человека, если его достаточно усердно туда засовывать. Техники и безопасники говорили, что в таких тоннелях каждый год находят человеческие кости, хотя и камеры стоят на всех этажах, и всё под контролем.

Но вспоминались и хорошие моменты. Любимые женщины, которых сменил в свое время ровно двадцать семь — недостатка в выборе в городе-фабрике не было. Игры с полным погружением — реальные до нереальности. Любовно обставленная крохотная комнатушка с самой новой техникой — я звал то место "домом".

Эх, мир, любимый мир… Помню, мне постоянно снилось небо: голубое, не замызганное фабричным дымом. Однако на Ильмсхуре я ни разу не видел неба в живую. Мы бригадой ни один десяток раз выбирались наружу и мыли от пепла забившиеся фабричные воздухоочистители: как и положено при выходе с фабрики, одевали защитный костюм третьего типа, и переваливаясь, шли наружу, похожие на толстяков из-за тяжёлого и массивного оборудования. И всё, что я видел, глядя вверх через шлем скафандра — пыль, и дым на месте голубого неба. В лучшие дни, когда часть пыли прибивало к земле кислотным дождём, я видел сквозь туши пыли и кислотного дождя едва заметный светлый шарик — местное светило.

К сожалению, столица королевства походила на мой родной мир не только толпами людей. Так же, как на Ильмсхуре, здесь были изувеченные и больные люди. Разве что сидели горожане на улицах, выставив напоказ уродливые культи или покрытые язвами конечности. У нас же такие люди тихо доживали в своих комнатах, чтобы не пугать людей. Им давали бесплатный доступ к лучшим виртуальным мирам, им приносили еду, лишь бы они никуда не выходили сами. Думаю, в ту еду было что-то подмешано, так как такие люди умирали гораздо раньше, чем позволяло их подорванное здоровье. Если бы я не умер под завалами, а потерял конечность, думаю, так бы и закончил: однажды умер в виртуальном мире, посреди нереального пейзажа.

Ещё здесь были различные фабрики, где люди гробили свои жизни и здоровья в обмен на медь. К таким фабрикам ежедневно стояли очереди из выпивох, кто был готов поработать денёк с ртутью, или перенести куда-то что-то тяжёлое, или сделать ещё что-то, для чего не требуется особых знаний, но квалифицированных рабочих для такого дела жалко. И самое страшное: когда половину очереди отправляли по домам, потому что мест больше не было, люди умоляли взять их на смену за половинную ставку, за треть ставки. Этот город погряз… Просто погряз.

Я видел, как нищета этих жалких, опустившихся людей, готовых ко всему за бутылку, соседствует с уродливым богатством. Я видел обвешанного золотыми цепями толстяка с печатью чревоугодия на лице. Жирная, оскуфевшая скотина едва не шаталась под весом надетого на себя золота, но зачем-то таскала его с собой и озиралась с мыслями, где взять еще. Я бы понял, если бы самоистязание в религиях этого мира открывало доступ к раю, и золото служило для этого, но нет. Кстати, с религией у мира туго: здесь нет веры в богов. Местные знают, что после смерти их душа отправится в общий котел куда-то за изнанку, откуда призывают демонов. И если душа окажется слаба, она развоплотится. А если будет сильна — в неисчислимых драках перекует себя и не оставит внутри ничего, кроме дикой, неутолимой злобы, которую и выплеснет по приходу в мир.

Я тряхнул головой, и улыбнулся, глядя в ночное небо.

Теперь у меня есть гораздо больше, чем было в родном мире. У меня есть природа: я превращал кусок пустыни в сад, и в любой момент могу повторить. Я могу любоваться чистым небом, когда захочу.

А ещё — я могу летать.

Пятиэтажный кирпичный дом, где я снял комнату, мог похвастаться прочной крышей. И как раз с этой крыши я и шагнул вниз.

Спустя долю секунды после шага я активировал "парение". Заклинание снижало вес тела до пары жалких килограмм, пусть и жрало резерв, как ребенок — конфеты. Даже моего огромного запаса бао мне хватит всего на двадцать секунд работы заклинания, но мне больше и не надо.

Шквальный порыв ветра подхватил меня и понес на окраину города, к ближайшей фабрике, на которой выделывали кожу. Земля вокруг фабрики отравлена, но никого это не заботит: хозяин фабрики считал золотые монеты на очередное украшение для своей жены, а работники изъеденными химикатами пальцами считали медяки на покупку еды.

Посторонние мысли выбило встречным потоком ветра, оставив только дрожащие струны души, только ликование.

О бао, как же восхитителен полет… Я чувствую, как ветер бьётся о мои ладони, сквозь пальцы текут струи воздуха, будто шерсть послушного зверя. Эмоции захлестывают, и я хохочу, не слыша собственного смеха из-за рева ветра. Я скольжу по воздушным потокам, выбирая самые сильные ветра, и наслаждаюсь невероятным чувством единения с миром. Самое приятное в моей новой жизни — эти моменты полетов, моменты абсолютной свободы. Двадцать секунд чистого удовольствия! Кто хоть раз испытал подобное, согласится: человек создан для неба.

Сказка закончилась, и я приземлился на крышу из глиняной черепицы, едва не проломив её: под ногами хрустнул снег, а потом опасно затрещало. Это плохо.

Я замер, не шевелясь, и принялся медитировать. Увы, вдалеке от пустыни плотность бао стала гораздо ниже и скорость поглощения энергии упала больше, чем в два раза. Я не тратил бао полностью, даже при полетах: теперь набрать её не так-то быстро.

Как только искра доверху заполнилась энергией, воздушный удар разметал черепицу, и я прыгнул в дыру в ворохе кружащихся снежинок.

Внутри все оказалось таким, как в описаниях: отчаянная вонь химии, закрытые бочки с чем-то непонятным. Главное, что охранника здесь нет: владелец фабрики отчаянно экономил на всем, особенно на людях. Да и кто полезет на фабрику, где по территории бегает десяток бойцовых псов? Разумеется, в самом помещении собаки не бегают.

Я нашел вход в подвал, спустился и в несколько воздушных ударов пробил кирпичную стенку. К почве полетело хитрое семечко морозоустойчивого плюща и шарик с природной бао, а на середину подвала полетел самодельный тепловой артефакт, обдавший меня волной жара. Можно было обойтись и без артефакта, но в тепле плющ растет быстрее.

Я засек время и спустя десять минут из стены высунулся плющ, и я принялся напитывать его бао.