пришелся на середину прошлого века. Здесь стоит упомянуть искусные – и притом отлично раскупавшиеся! – настенные росписи Александра Серебрякова (1907–1995), сына знаменитой художницы Зинаиды Серебряковой. Любопытное упоминание находим в ее письме младшему сыну Евгению: «Сейчас Шура расписывает стену (в 3 метра), делая "книжный шкаф" с полками книг и разные безделушки перед книгами – настолько ловко и живописно, что, кажется, это настоящие книги, настоящие полки, а не плоская стена… Теперь это мода – делать такие натюрморты-"обманки"…»{8} (Париж, 11 января 1959 года).

Заказчиками таких работ руководили самые разные чувства и мотивы, будь то амбициозность, сентиментальность или слепое следование моде. В любом случае нарисованные тома стоили гораздо дороже большинства настоящих экземпляров. Живописные обманки фиксировали последовательное формирование культурной ситуации, в которой копия ценится выше подлинника. Но и это еще не финал истории натюрмортов-обманок.

Джон Фредерик Пето.

Обыденные предметы в творческом сознании художника. 1887. Холст, масло[12]

Революция Тальбота

Взгляните на скромный, с виду ничем не примечательный и выцветший от времени фотосюжет с банальным названием «Сцена в библиотеке». Перед вами одно из самых ранних фотографических изображений, и на нем запечатлены – да-да, именно! – книги. Еще до появления всем известных французских дагеротипов английский химик и физик Уильям Генри Фокс Тальбот позволил «предметам нарисовать себя самим без помощи карандаша художника»{9}. При этом он использовал самодельную миниатюрную камеру-обскуру с квадратным кадровым окном шириной в один дюйм и пропитывал бумагу нитратом серебра.

Свое революционное изобретение Тальбот назвал калотипией (др.-греч. kalos – «красивый» + typos – «отпечаток») и считал не только пионерским, опережающим технологию Луи Дагера, но и более совершенным. Калотипия давала возможность тиражировать изображения, создавать фактически неограниченное количество копий, а также позволяла переносить изображения на бумагу, тем самым придавая им подчеркнуто художественный статус, подобно рисункам и литографиям.

Знаменитый кадр «Сцена в библиотеке» – фронтальное изображение томов из личной библиотеки Уильяма Тальбота в аббатстве Лакок. Золотое тиснение на корешках усилено солнечными лучами. Мы видим тут «Историю Италии» Луиджи Ланци, «Манеры и привычки древних египтян» Джона Виклинсона, другие издания из числа интересных джентльмену позапрошлого столетия. В дальнейшем Тальбот запечатлел калотипическим способом еще и множество книжных иллюстраций. Для получения копии аккуратно извлекал книжный блок из переплета, вынимал нужные изображения, промасливал и покрывал воском бумажный негатив для проведения большего потока света и усиления прозрачности, затем делал отпечаток, и переплет возвращался на место. Фотоизображение книг обещало разгадку тайн мироздания в содружестве науки и воображения.

Уильям Генри Фокс Тальбот.

Сцена в библиотеке. Между 1 августа 1835 г. и 2 января 1845 г. Калотипия, бумага; соляная печать с бумажного негатива[13]

Для Тальбота книга была непреходящей ценностью, нормативом жизни и мерилом культуры, а библиотека – не просто местом для работы и медитативного уединения, но и заповедной территорией, почти сакральным пространством. Это была самая настоящая библиолатрия – поклонение книгам (греч. latreno – «служу»). Есть любопытная версия, что варианты «Сцены в библиотеке» – метафорические автопортреты, попытка увековечить себя в образах книг.

Еще несколько первых авторских работ варьируют изображения книжных полок или воспроизводят виды кабинета-библиотеки. Это было главное, что хотел запечатлеть гениальный химик и чем мечтал себя обессмертить. Судьба создавала ему всяческие препятствия: оконного света катастрофически не хватало, а погода, как назло, выдалась пасмурной и сырой. Сражаясь с природой, Тальбот обнаружил особую фотогеничность томов. «Книжный шкаф создает очень любопытную и характерную картину: различные переплеты книг появляются и формируют значительную иллюзию даже при несовершенном исполнении», – делился он в переписке со своим другом, ученым Джоном Гершелем{10}.

Неизъяснимая чарующая иллюзорность книг стала важной частью творческой программы Уильяма Тальбота. Это и атрибуты знания, меланхолически застывшие в тиши рабочего кабинета, и знаки интеллектуальной деятельности, и маркеры чтения как особого рода удовольствия. Фронтальный кадр выхватывал и очерчивал фрагмент реальности, заставляя сконцентрировать взгляд, чтобы увидеть попавшие в фокус предметы по-новому и запомнить по-другому – иначе, чем обычно. Так из визуального памятника Книге рождался сложный язык искусства фотографии.

Фотокопии Тальбота поразительно напоминали натюрморты-обманки. Внимательно рассматривая живописные библиокомпозиции XVII–XVIII веков, мы также увидим в них зачатки фотоязыка: фрагментацию реальности, дробление пространства, жесткое наведение фокуса. Прототипом «Сцены в библиотеке» считается картина итальянского художника Джузеппе Марии Креспи «Книжная полка с нотами» (1720-е годы), которая сейчас хранится в болонском Музее музыки. Тальбот мог видеть ее во время путешествия по Италии. Такое же фронтальное изображение книжных полок с неплотно стоящими томами и пустотами с глухим фоном. Тома презентуют своего хозяина и замещают его отсутствие.

Креспи изображает книги не как безликие и безгласные кирпичи, но как вещи, имеющие персональную историю и живущие своей жизнью, драматургически выразительные и пребывающие в постоянном движении – между книжной полкой и письменным столом, между комнатами, между читателями. Тальбот создает фактически такой же «портрет» частной библиотеки, только полностью «с натуры» – то есть буквальную реплику, совершенную копию. Разумеется, его калотипия была не механическим повторением готового образца, а интуитивным продолжением традиции.

Джузеппе Мария Креспи.

Книжная полка с нотами. Ок. 1725. Холст, масло[14]

Выбрав книгу в качестве первоочередного объекта, достойного фотовоспроизведения, Уильям Тальбот заново осмыслил ее предметную уникальность, непреходящую ценность и культурную значимость. А еще изобрел новый способ рассказывать, рассуждать, спорить о книгах. И сегодня, наполняя снимками электронные страницы книжных блогов, мы присягаем на верность сэру Уильяму.

Если считать книгу интеллектуальной валютой, то изобретение Тальбота стало инвестицией в Вечность. Калотипия – смелая концептуальная заявка на бессмертие книги, ее неуничтожимость временем. Однако фотографическое изображение – изначально основанное на воспроизведении, зрительной имитации, создании опосредованного образа – тоже было родом иллюзии, игрой в подлинность, свидетельством эфемерности вещей. Да и сам изобретатель калотипии охотно допускал, что, разглядывая фотоизображения переплетов без опознавательных надписей, зритель может воображать какие угодно книги, в том числе ненаписанные и несуществующие. Фотография стала апогеем жанрового развития тромплёя – эталоном обманки.

Уильям Генри Фокс Тальбот.

Сцена в библиотеке (вариант). Ок. 1839. Калотипия, бумага; соляная печать с бумажного негатива[15]

Для альтернативной истории Книги – со всеми ее визуальными ловушками, фокусами, метаморфозами – появление фотографии было не менее значимо, чем создание печатного станка. Ранние фототехники наивно преподносились как неоспоримые свидетельства подлинности, «всамделишности» вещей. Это представление пошатнулось с появлением ретуши: стало очевидно, что снимок без труда способен нас обмануть. В настоящее время мы обладаем обширным арсеналом компьютерных ухищрений, позволяющих создавать фотографии разной степени достоверности, в том числе и новые форматы библиоиллюзий.

Что получится, если взять антиквариат XVII века – вестервальдские керамические кувшины, винные бокалы-ремеры, краакский фарфор, роскошные фолианты – и составить из них голландский натюрморт-обманку, а затем запечатлеть цифровой камерой? Вульгарное подражание художникам золотого века или виртуозная хайтековская реплика старинной живописи? Поспорить об этом осмелился австралийский мастер постановочных фотонатюрмортов Кевин Бест. Сохраняя азбуку барочной живописи, он меняет правила чтения – добавляет сюра и постмодернистской иронии. Если не находится подходящей антикварной утвари, собственноручно изготавливает детальную копию, дотошно изучая материалы и техники. И только книги берет всегда подлинные – их точное воспроизведение невозможно.

Сегодня на пике моды цифровые автопортреты на фоне книжных полок – букшелфи (контаминация английских слов selfie – «самофотографирование» и shelf – «полка»). Такие библиокомпозиции служат заставками для мобильных телефонов, фонами для компьютерных экранов, аватарами в социальных сетях. В итальянском сленге появилось слово букарацци (bookarazzi) – «любитель фотографировать свои книги и размещать снимки в интернете». Как тут не вспомнить античную легенду: художник-виртуоз Апеллес создал настолько достоверный портрет любовницы Александра Македонского, что тот в восхищении оставил любовницу художнику, а себе взял ее изображение и полюбил картину больше натуры. Очарование симуляциями – вне времени, вне эпохи.