К горлу подкатил ком. Серое снова было рядом, снова пыталось добраться до Тави – скрытно, исподтишка. Оно прислало своих гонцов. Лицо у кряжистого было скорее багровое: такой предпочтет обуглиться под тропическим солнцем, чем намазаться защитным кремом. На губах высокого теплилась рассеянная улыбка интеллигента. Но в глазах туристов Тави чудился ледяной туман. Такие же глаза были у Андрея… о котором нельзя вспоминать, если не хочешь провалиться в этот тусклый холод навсегда.

Трусливо втянув голову в плечи, Тави снова побежала – на этот раз изо всех сил, оскальзываясь на мокром песке и нелепо размахивая руками.

* * *

После бега страшно хотелось пить, но остановиться хотя бы на секунду Тави боялась. Вырисовывать стену между собой и серым. Эти двое ей просто почудились; обычные отдыхающие, не успевшие расслабиться и прийти в себя после… откуда они там приехали. Цветы. Волны. Странные и глупые разноцветные звери в узорчатых шкурах. Спирали и круги. «Сансамай» станет самой радостной гостиницей на острове – прибежищем беспечных бэкпекеров, путешествующих по всей Азии с пыльными рюкзаками на плечах. Сильвия в незапятнанной белой рубашке и бирюзовых бусах будет дремать в гамаке с книгой, оживляясь только с появлением новых туристов. Ведьма? Да ну вас, братья Чандра, вы, похоже, не видели, кто порой разгуливает по вашему острову… К черту их, как приехали, так и уедут. Две смешливые близняшки с нежными оленьими глазами станут каждый день готовить благоухающий карри, а инструктор по серфингу – с шуточками убирать по утрам листья, нападавшие на пляж за ночь. И все они будут жить в окружении рисунков Тави. В стенах, расписанных волшебной защитой от серого.

Тави открутила крышку бутылки с водой левой рукой – правой она уже пыталась, не глядя, макнуть кисть в краску. Ей уже жгло, и пока она пила, глаза жадно шарили по нарисованным и еще только воображаемым линиям и пятнам. Доски покрывали старые, выгоревшие наслоения краски: похоже, Сильвия не впервые привечала незадачливых художников. Акрил шелушился, завиваясь мелкими чешуйками, под ними проступали совсем старые слои масла. Ничего не поделаешь – море. Никакая краска не держится дольше пары лет, любой рисунок облезает до неузнаваемости. Сначала Тави хотела загрунтовать доски, но потом передумала: в этих выцветших пятнах была необъяснимая прелесть, и она старалась обыгрывать их, оставляла просвечивать сквозь свежий слой и только совсем уж облезлые участки обдирала древним железным совком, за который приходилось конкурировать с ехидным уборщиком. Ей нравилось думать, что предыдущие художники поступали так же и она не первая в этой цепочке.

Жирная охряная капля упала с кисти на босую ступню. Не отрывая взгляда от стены, Тави размазала ее рукой, машинально обтерла ладонь о штаны. «I see a red door and I want it painted black»[1], – замычала она под нос и нанесла первый штрих.

– Тави, детка, сделай перерыв.

Она остановилась. Длинная синяя тень лежала на стене хижины, не давая рассмотреть нарисованное за день. По волнам прыгали медные закатные блики. Сильвия покачала головой, глядя на все еще отрешенное лицо девушки, и протянула бутылку кока-колы.

– Хватит на сегодня, – сказала она. – Умойся, поешь. Прогуляйся. Незачем так торопиться. Ты как будто себя наказываешь.

Тави упрямо мотнула головой, но все-таки отложила кисть. Присев на порог, прижала к горящей щеке запотевший от холода пластик. Из горлышка вырвался дымок, когда она отвернула пробку. Сильвия, откинувшись назад и слегка подняв брови, рассматривала свежую роспись. Тави вдруг поняла, что со времени знакомства у нее впервые появилась возможность поговорить с хозяйкой: даже необходимые для работы детали они толком не обсуждали. «Я тебе доверяю, детка, рисуй что хочешь, – бросила та на ходу, – мои ребята тебе все покажут». Не то чтобы у Сильвии не хватало времени – но вид у нее вечно был неприступный, и Тави не решалась надоедать ей с вопросами. Однако сейчас хозяйка явно была настроена поговорить, и Тави решилась.

– Сколько раз вам расписывали стены? – спросила она.

– Много, – рассеянно отозвалась Сильвия. – Видишь ли, у меня хобби – выручать художников в депрессии.

– У меня нет депрессии, – буркнула Тави, мгновенно ощетинившись. Она уже жалела, что затеяла разговор.

– Детка, я слышу, что ты все время напеваешь.

– Мне нравятся «Роллинги». И Боб Дилан, – добавила Тави на всякий случай. Раз уж начали цепляться к тому, что она мычит под нос… Мало ли какая песня привяжется – объясняй потом.

– Хорошая группа и песня отличная, но не стоит лукавить, – хмыкнула Сильвия. – Ты рисуешь цветок и поешь о том, как черен мир и черно твое сердце. О том, что хочешь раскрасить все черным… И делаешь вид, что это случайность? – Сильвия тихо рассмеялась. – А дверь-то красная. – Она кивнула на свежий психоделический орнамент всех оттенков алого. – Ты идешь за песней. Но только тогда, когда разрешаешь себе.

– Подсознание, – пожала плечами Тави.

– Да-да. Хорошее объяснение, универсальное. Только вот что: я дала тебе полную волю. Ты могла рисовать демонов, если бы захотела. Вернее – если бы позволила себе… Хотела-то наверняка. Кстати, многие так и делали.

– Слушайте, ну здесь же люди живут! – возмутилась Тави. – Они-то в чем виноваты, чтоб смотреть на моих демонов?!

– Ни в чем. Но обычно об этом никто не думает. Ты – светлая…

Тави обхватила руками коленки и покачала головой. Ну да, ну да. «Ты – славная девочка, я тебя хорошо воспитала, и ничего плохого ты сделать не могла. Не знаю и знать не хочу, что ты учудила». Это мы проходили, подумала Тави. Ее охватила холодная злость.

– Знаете, Сильвия, я не такая, как вы думаете, – сердито сказала она. – На самом деле я очень плохой человек. Ужасный.

Сейчас начнется: «Не мели чепухи, на самом деле…» Сильвия склонила голову набок – тихо звякнуло ожерелье на морщинистой груди.

– И что же ты такого натворила? – спросила она спокойно.

Выставит к чертовой матери, подумала Тави с ледяным отчаянием, даже дорисовать не даст. А не выставит – сама уйду. Надо уезжать отсюда, все равно не помогло… В голове Тави все смешалось: и мамино снисходительное равнодушие, и спокойное сочувствие Сильвии, и унизительная жалость продавца футболок, и эти туристы с глазами, в которых билось серое. Нельзя оставаться на одном месте так долго, нельзя цепляться за людей, надо бежать, бежать… Тави набрала воздуху, как перед нырком в холодную воду, и проговорила:

– Я человека убила.

Сильвия не ответила, и Тави, чувствуя, как немеет лицо, добавила:

– Убила своего друга.

Сильвия все молчала, задрав брови, будто ожидая подробностей, и Тави захотелось ее ударить.

– Я завтра распишу последнее бунгало и уеду, – пробормотала она, пряча глаза. – Или не уеду, если вы скажете полиции.