Я лежу на спине. Ноги раскинуты, руки вдоль тела. Не пошевелиться.

Спина чешется, её настырно что-то покалывает, и какая-то членистоногая мерзость ползает в моей постели. Какая неудобная перина… И в нос забилась пыль.

Нет, это точно не моя постель. Если б такое случилось с моей кроватью, этим же утром у меня были бы новые слуги.

Меня трясёт, и каждый ухаб возвращает мне по сантиметру тела, с болью открывая его моему разуму.

О, смердящий свет, а ведь я — живой! Эта мысль заставила меня получать удовольствие даже от боли. Правда, не совсем получается вспомнить, почему я так этому радуюсь.

Новый удар досками по затылку, прямо через слежавшуюся солому. Теперь ясно — меня куда-то везут.

— Вот ты, чародейка, скажи… — донёсся тихий натужный шёпот, и я настороженно прислушался, —…если с тобой взасос целоваться, язык примёрзнет?

Молодой мужской голос, мягкий, даже нежный. Парню повезло, таким только серенады петь, девушек соблазнять. Что он и пытался делать, но как-то явно неудачно.

Шутник хихикал. Впрочем, ему никто не ответил, и над своей шуткой он продолжал смеяться один. Если б даже я знал, в чём соль шутки, тоже бы не улыбнулся.

Кстати, где я?

Я попробовал пошевелиться…

— Э, чародейка, да он, кажется, очнулся!

Понятно, что очнулся, вестник тупости! Я бы и глаза открыл, и с тобой поговорил, но тело словно паралич охватил.

— Не ори так, гусляр, упыря разбудишь, — тихо ответила женщина, и её голос был неестественно хриплым.

Я встречал такие голоса у служителей-оракулов, которые курили много магических трав. Как правило, они долго не жили. Может, конечно, женщина простыла, ведь тут такой сквозняк.

А запах? Странно знакомый запах, ничего хорошего он мне не предвещал. Гниль, трупный яд, кровяное железо, и ещё какой-то оттенок, никак не соображу.

Шутник продолжал упорствовать:

— Почему гусляр? Я на лютне играю, чародейка, отличать надо. Хотя вы там, на Севере, на одних сосульках наверняка бренчите. Кстати, чародейка, о сосульках. Мне кажется, ты бы могла дотянуться…

— Твой язык настоящее помело, бард, — нехотя ответила та, кого он назвал чародейкой.

— Э-э-э, хладочарка, видит Маюн, мы ещё вернёмся к разговору о моём языке.

Женщина ничего не ответила. Хладочарка… Значит, маг холода? Тогда почему она не превратит этого балагура в кусок льда?

Думать оказалось нелегко. Мысли и голоса закрутились оранжевыми всполохами и разорвались в моей голове похмельным вихрем.

Мир вокруг жил и звучал. Хрустел треском гравия под несмазанными колёсами, дребезжал досками и гудел чьим-то стоном. Мир отзывался ржанием лошадей, болтал разговорами ещё каких-то людей неподалёку.

Люди смеялись. Люди переругивались.

— И как громилу занесло в эти края-то? Судя по лицу, вообще не нашенский, — сказал бард.

— Северной крови он.

— Северной… Это за Хладоградом? Не-е-е, на тебя точно не похож. Значит, Бросские горы, да? Слышал о них, и вообще не понимаю, как его сюда занесло.

Женщина не ответила. Зато слова барда запустили ворох мыслей в моей гудящей голове.

Броссы… Северная кровь…

Всеволод, да чтоб тебя Бездна изрыгнула, вспоминай!

Всеволод⁈

Да. Я — Всеволод. Я — Десятый Жрец, теперь сильнейший из Десяти Тёмных Жрецов. И я…

Погиб.

Я резко сел, всё вспомнив. Гулко загремели цепи по доскам, кандалы на моих запястьях натянулись, когда я попробовал помочь заплывшим глазам пальцами. Мир сверкнул неясным пятном и исчез.

— Моркатова стужь! — зашипела чародейка.

— Упыря разбудишь, святоша, ослиный ты крик.

Я замер, услышав до боли знакомое ворчание за спиной. Такое характерное сонное клокотание в сгнившем и давно мёртвом горле… Рядом со мной и вправду упырь.

Что мне ваш упырь, глупцы? Я, Десятый, могу наслать полчища таких, а вы мне тут…

Но всё же природная осторожность взяла верх, и я замер, прислушиваясь.

— Больше не истери, святая ты громада, — сказал бард, — Твои молитвы помогли тебе только получить больше синяков.

Мои мысли снова спутались… Молитвы? Мои?

Говорить пока не получалось, но зато я смог приоткрыть глаза, разглядывая всё сквозь щёлочки.

Это телега-клетка, очень длинная, и около полутора метров шириной. С двух сторон от меня прутья из толстых жердей, почти брёвен, сверху дощатая крыша с просвечивающими щелями. Спереди и сзади стенки тоже из грубо сколоченных досок.

Передо мной у передней стенки прицеплены двое. Боком ко мне, лицом друг к другу.

Слева молодой мужчина, весь в потёках крови, сидит на соломе, уперевшись спиной в прутья и свесив голову. Ноги раскинуты, руки у него связаны за спиной. Одет в рванину, когда-то явно бывшую одеждой.

А справа напротив него в немыслимой позе висит девушка, упираясь пятой точкой в прутья уже со своей стороны. Руки привязаны на высоте за спиной, ноги тоже скованы. Будто сидела на корточках, но ей заломили руки, загнули вперёд, да так и оставили.

Так она и нависала над бардом, покачивая длинными серебристыми волосами перед его лицом. Странно, что он к ней приставал — при всём желании она бы не смогла до него дотянуться, если только не сломает себе руки.

Платье у девушки было разорвано до пола, открывая мне изгибы женского тела, но её рёбра и ноги были обильно покрыты синяками. К собственному удивлению, я вдруг понял, что женское тело снова пробуждает во мне желание.

Значит, бард и колдунья холода. Такие миниатюрные, прямо гномики.

Я прикован посреди повозки, только более замысловато. Мои руки и ноги прицеплены к железным колышкам, вбитым в доски у пяток и у пояса. Небольшая свобода у меня есть, но только чтобы сесть и лечь — поднять высоко руки или сложить ноги в коленях я уже не мог.

Некоторое время я сидел, сгорбившись, и таращился на правую руку. Целую, хоть и прикованную… Я сжимал и разжимал кулак, сжимал и разжимал.

— Да, здорово тебя приложили… — бормотал бард.

Я потрогал бедро, с превеликим удовольствием осязая кожу пальцами правой руки. Значит, это не сон⁈ Поглоти меня Бездна, хоть руку и мог бы приладить могучий маг, но вот заменить целое тело? Ведь оно точно не моё…

Звякнули звенья, и колдунья снова встревоженно предупредила:

— Тише!

Я осторожно развернулся, стараясь, чтобы цепи не гремели. И вправду, прямо за спиной, только руку протянуть, перед задней стенкой сидит упырь…

Помесь облезлой собаки и бешеной обезьяны, с которой сняли шкуру, опалили, вымазали в каком-то дерьме, и заново одели. Глаза упыря были закрыты, из приоткрытой пасти торчали клыки, оттуда же вырывался хриплый клёкот.

Когда-то эта тварь была человеком. Слабая душонка даже для Тьмы оказалась мусором, вот она и гниёт в этом теле.

На упыре железный пояс, его цепь лежит на полу парой витков — этой длины хватит, наверное, чтобы покусать всех в телеге.

Он просто сидит на корточках, уперев длинные когтистые руки в пол. На его груди, словно паук, отсвечивает красноватым цветом «брошь хозяина» — драгоценный рубин в лапчатой оправе, воткнутый этими самыми лапками прямо в рёбра.

Теперь ясно, почему эти двое шепчут. Упырь не спит, а усыплён «брошью» — мои слуги сотни таких делали.

Где-то рядом второй артефакт, наверное, в руках у надсмотрщика. Если он что-то заподозрит, то просто сорвёт заклинание, и упырь искусает всех в этой клетушке.

И чего они боятся? От укусов упыря есть противоядие, надо только знать состав яда. Хотя, конечно, сначала надо выжить.

— Громада, а молитва-то помогла, — захихикал бард, подмигивая мне и шлёпая разбитыми губами, — Я сам видел. Твоё Древо сжалилось, и охранник даже с лошади долбанулся от усталости, пока тебя мочалил.

Известие о том, что кто-то меня бил, вызвало праведное возмущение. Да я же его сразу придушу, и сделаю это правой рукой.

— Который? — сипло спросил я, и удивился, впервые услышав свой голос.

Другой голос. Незнакомый. Такой мощный, что даже упырь позади встрепенулся и всхрапнул.

— В смысле, который? Кто, охранник? — бард снова подмигнул, и я понял, что у него какие-то проблемы с глазом. Лоскут кожи под бровью едва держался над заплывшим веком.

Чародейка молчала, безвольно болтаясь на каждой кочке. Колдуны холода и так бледные и худые, но эта девушка даже в темноте была уже похожа на скелет.

Первым делом, если ты хочешь обезвредить колдуна, надо